- Егор Александрович, Вы сказали, что необходима определённость в действиях властных структур по всему миру, что нынешние поколения молодых людей, которые должны быть экономически наиболее активными, не приемлют неопределённости. А что мешает установлению этой самой определённости?

- Выйти на трибуну и сказать: «Я беру на себя ответственность за это и за то», – никто не может.

Нужно разобраться в понятиях: ответственность и вина – это в данной ситуации разные понятия: отвечает, как правило, за всё один, но виноватым во всём один быть не может. Ведь что происходило в последние годы: тезисы и задачи, связанные с технологическим развитием, приобретали новые формы, новые аббревиатуры и лозунги, но задачи, как были, так и есть одни и те же. Заглянув в глубины нашего технологического прошлого, я пришёл к выводу, что у нас есть многое, о чём мы сами не знаем, хотя с этого многого надо просто пыль стряхнуть.

Мы видим, какое появилось количество технопарков, научно-технологических центров, какое количество инвестиционных территорий. С их появлением, с трендом на суверенизацию технологического развития…

- Но этому тренду сейчас, как минимум, лет десять.

- Правильно. А есть результат?

- Не очень заметно. КПД, как у паровоза – 5%.

- По-честному, просто нет. Почему? Да потому, что концентрация была не на внутреннем наполнении, а на стенах.

Я не против девелоперов, у них прекрасный бизнес, но многие согласны с тем, что инвестиционные территории превратились в хорошие девелоперские проекты. Часть технологических инноваций, которые пропускались через эти центры, мигрировала в другие страны, какая-то часть была спрятана «под ковёр», потому что это не выгодно крупным корпорациям. А какая-то часть была просто поглощена теми же крупными корпорациями, чтобы эти технологии не вырвались наружу и не создали ненужной им конкуренции.

Не будем бросаться камнями в корпорации развития, но, например, корпорация МСП впервые подходила к вопросу об ИПО для предприятий малого и среднего бизнеса в 2016 – 2017 годах. Где эти ИПО?

- Скажем прямо: и время для ИПО было уже не столь удобным, и работала эта корпорация так себе.

- Давайте отметим: ценность того времени заключалась в наличии на рынке большого количества свободной ликвидности. Денежной массы в спекулятивной экономике было очень много. Что такое спекулятивная экономика в свете тех задач, которые ставились для проведения ИПО предприятий малого и среднего бизнеса? Это – идеальная возможность. Спекулянтам всё равно на чём спекулировать. На чём зарабатывает спекулянт? Он зарабатывает на волатильности, причём даже не играет особой роли, растёт ли стоимость актива, иди падает: один игрок зарабатывает на росте, другой – на падении. Это – принцип спекулятивной экономики.

И на тот момент потенциал был велик: было желание, и был капитал. Это было идеальное время для развития малых технологических корпораций: волатильность была большая, и можно было привлечь спекулятивный капитал в малые технологические компании. Им, в конце концов, всё равно, какой капитал придёт - главное получить доступ к средствам.

Но в итоге вся спекуляция ушла в другие сегменты рынка: спекулировали либо на «голубых фишках», либо на волатильности валют. А сейчас ситуация другая: капитала также много, но доступ к нему стал гораздо сложнее. Если раньше мы могли работать за счёт открытого рынка, развивая малые внутри страны технологические корпорации, то сейчас такого рода возможности ограничены. Сейчас мы живём в условиях открытой нестабильности и жёсткой неопределённости. Поэтому доступ к капиталу становится ограниченным, и мы это наблюдаем. К тому же рвутся внешние связи. Россия практически вышла из прежнего транзита, и транзит перешёл на другие страны, окружающие её. В этих странах будет формироваться какой-то обеспеченный спрос, и капитал будет двигаться там.

Но, чтобы получить доступ к этому новому капиталу, у нас должен быть понятно структурированный проектный портфель (поэтому я и говорил о ста тысячах проектов) и гарантии того, что мы эти средства можем вернуть, если речь идёт о заёмном капитале (или о спекулятивном капитале).

А теперь возвратимся к тезису, что капитал находится в теневой экономике и оборачивается там. Отсутствие модели, отсутствие проектного портфеля и гарантий никогда не переведёт капитал в хозяйственные процессы.

- Разумеется.

- А, чтобы этот процесс пошёл, и у него была динамика, нужен центр управления, которого сейчас, по большому счёту, тоже нет.

- А какой центр управления нужен, с Вашей точки зрения?

- Все лоббистские элементы системы говорят, что нужна некая объединяющая структура, которая возьмёт на себя определённые функции.

- А сейчас таких структур не хватает?

- Дело в том, что институций много, но ответственности нет ни у кого. Нет у нас такой институции, которая берёт на себя ответственность. Почему от КПД перешли к KPI?

- По-моему, потому, что его сложнее считать.

- Да, потому что КПД конкретен.

Понимаете, если вернуться в прошедшие годы, то можно увидеть, что долгое время нас консультировали против нас же самих. Хотя мы давно выгнали целый ряд крупных консультантов, а многие переобулись.

Проблема в том, что эти люди переводили английский на русский. И это глобальная проблема. Мы разговариваем на другом языке.

Американский английский – язык для инструкции по пользованию чайником: он – технический. И в этом есть проблема, потому что нам перевели с английского (американского английского) на русский.

- Да. В руководстве России в начале 90-х считали, что Америка впереди и надо делать, как они.

- Увы, понятия впереди и позади настолько оценочные.

- А потом есть известное признание Джефри Сакса, руководившего американскими советниками, что ни он, ни его команда не представляли себе, как устроена российская экономика. По его словам, они оказались в положении хирургов, вскрывших пациента и обнаруживших, что у него другое анатомическое строение, не соответствующее тому, с чем они сталкивались раньше.

- Да, всё не то.

Знаете, недавно в РАНХиГС проходил российско-китайский форум, где всё время говорили: мы сейчас повернулись на Восток. Меня эта фраза просто вымораживает, и я, выступая, сказал: «Коллеги, мы никуда не поворачивались. Мы всегда были одной большой Евразией. Америка – это наш проект». А границу я по Берлину провёл.

Почему это важно, и почему тезис: «Америка – это наш проект», я считаю правильным. Если мы заглянем в историю, то увидим, что освоение Америки происходило с нашим участием. Нас из этого проекта выдавили, поскольку у нас способ экспансии другой. Как правило, мы не угнетали коренное население, а интегрировали его.

Если мы соглашаемся с тезисом, что Америка – наш проект, то, углубившись в её историю, а история Америки очень короткая (я не имею в виду историю индейских племён), то мы увидим, как в определённый период времени США взяли на себя роль глобального кассира, а затем перевели экономику в политику и превратились в глобальную управляющую компанию.

Но ведь об этом никто не договаривался, это – самопровозглашённая функция: они сами решили, что будут всем управлять. А кассир и управляющая компания – вещи абсолютно разные.

- Безусловно.

Вот поэтому модель и сломалась. И конец этой модели был ясен заранее. Я, например, концепцию новой модели управления написал в 2011-м году. В 2015-м году году я выступал с этой концепцией на заседании Евразийской комиссии.

Почему 15-й год? Потому, что в этом году образовался Евразийский экономический союз, а если мы говорим про интеграцию стран в единую систему, необходимо понимать, что для этого нужен не один год и как минимум два обнуления как на субъектно-хозяйственном, юридическом уровне, так и на уровне субъектно-человеческом. Дезинтегрировать экономики легко, а вот интегрировать в одну систему – сложно: они сформировались в иной экономической культуре и в иной культуре человеческих отношений. За этот период выросло два поколения, и выросли они в совершенно иной культуре.

К 15-му году я, внедряя комплексный подход, консолидировал «в одну воронку» потоки более пятисот субъектов малого и среднего бизнеса, и меня спрашивали: зачем я это делаю. А я отвечал: в 20-м году случится фиаско, поэтому я делаю новую модель. Меня спрашивали: «Почему вы это делаете сейчас?». Я отвечал: «Потому, что в 20-м году будет поздно».

У любого процесса, кроме развития, есть состояние стагнации, а модель выхода из стагнации – это самое сложное. Все привыкли, что за стагнацией идёт деградация, а потом – «до основания мы старый мир разрушим». А, на мой взгляд, необходимо выстраивать модели выхода из стагнации, а не доводить дело до полного разрушения.

Я вижу, что прошлый опыт мы можем капитализировать, и это надо сделать. Если мы позволим себе из стагнации уходить в деградацию, то нам нечего будет капитализировать. Мы получим компостную яму и удобрения. И это опять годы на то, чтобы что-то создать. И мы опять потеряем время. А время сейчас – это ценнейший ресурс.

Вот так.

Беседовал Владимир Володин.