Мы продолжаем беседу с Андреем Колесниковым о развитии и состоянии венчурного бизнеса в России.
- Андрей Николаевич, как я понимаю, НТИ – государственные научно-технические инициативы должны заменить (хоть в какой-то мере) частные венчурные компании, вкладывающие деньги в некие высокотехнологичные проекты?
- В определённом смысле это так. Это – государственные венчурные инициативы, где инструментарий должен быть венчурным.
Понимаете, есть некоторые технологические драйверы, которые необходимы стране. Под страной мы в данном случае можем понимать, прежде всего, госкомпании: Роскосмос, Ростелеком, Росатом и так далее. У нас же не свободная экономика, а во многом государственно-монополистическая.
Дальше встаёт вопрос: как финансировать такие проекты. Если напрямую, то это нарушение Бюджетного кодекса. Коллективного обсуждения вопроса не было и нет: придумали, что это можно делать через АСИ. А финансовым инструментом является РВК, «принадлежащее» министерству экономического развития.
- Но ведь АСИ сейчас – тоже часть государственной корпорации по поддержке малого и среднего бизнеса.
- Нет, АСИ – это государственное АНО, причём государственное на 100%.
- Какая разница, Андрей Николаевич: в обоих случаях АСИ попадает под действие Бюджетного кодекса. А Вы уже говорили, что это значит.
- Да, поскольку единственным инвестором в АСИ является российское правительство: оно учреждено правительственным постановлением и финансируется из бюджета. Там нет частного капитала.
- Это всем известно.
- Поэтому председателем наблюдательного совета АСИ является Владимир Путин, а в состав совета входят губернаторы главы государственных банков.
- Андрей Николаевич, давайте вспомним: когда мы с Вами познакомились на одном московском мероприятии, посвященном, по-моему, Дню предпринимателя, там выступала Патриция Клоэрти, объяснявшая аудитории, как она рискует, вкладывая свои деньги в некие стартапы. А она занималась именно венчурным бизнесом.
- Она из ведь из технологического парка Мэрилендского университета. Я с ней хорошо знаком. А тогда у неё прозвучала одна очень интересная цифра: её «инновационный» бюджет составляет два миллиарда долларов в год. Это – только тот технологический парк, которым она руководила. Если мы переведём эту цифру в рубли, получится бюджет всей Российской Академии Наук. И я всегда говорил по этому поводу: один американский университет, название которого мало кто у нас знает, имеет только инновационный бюджет больше чем у нас РАН (я имел в виду предыдущую Академию Наук – без сельскохозяйственной и медицинской). Он (уже после падения рубля в два раза) составлял 93 миллиарда рублей. А там ведь 90 тысяч сотрудников и тысяча десять институтов. Правда, ещё порядка 25 миллиардов институты РАН плюс к этому зарабатывали сами.
А Мэрилендский университет – один из, и средства эти – только на инновации.
- Но мне в её выступлении запомнилось другое: как она выбирает возможные объекты для вложения средств, какой это риск, как она знает, что часть этих вложений точно не окупится. Ведь всё окупает прибыль оказавшихся сверхудачными проектов.
А у нас венчурным бизнесом занимаются организации, сидящие на бюджете.
- Наши тоже не совсем бюджетники, потому что деньги, переходя из бюджета в госкомпанию (для этого был принят специальный закон), хотя и контролируются, но как бы меняют свой цвет. Поэтому в составе госкомпаний есть все типы хозяйственных обществ (и акционерные, и ООО, и даже в структуре Росатома нашлись ИП, которые не являются юридическими лицами).
Но это всё – для характеристики приёмов, как можно изменить цвет бюджетных денег и распоряжаться ими дальше по своему усмотрению.
- А запах денег тоже меняется?
- Как говорил один теоретик марксизма, при трёхстах процентах прибыли капиталист найдёт обоснование всему, чему угодно.
- Особенно капиталист, оперирующий бюджетными средствами.
- А здесь речь идёт о тысячах процентов, и головы сносит за неделю.
- Ну, когда речь идёт о тысяче процентов прибыли, я думаю, наш бизнес, в том числе и государственный, не слишком отличается от зарубежного.
- Мировая практика многогранна. Все ведущие компании мира, которые являются фабрикой основных технологических продуктов, научились работать с венчурным рынком – это их постоянный инструмент. Создана масса разных фондов, множество людей сами по себе является венчурными инвесторами. Сейчас во всём мире идёт развитие различных финансовых финтеховских инструментов (Финансовые технологии или финтех (англ. FinTech) — отрасль, состоящая из компаний, использующих технологии и инновации, чтобы конкурировать с традиционными финансовыми организациями в лице банков и посредников на рынке финансовых услуг. В настоящее время к финтеху себя относят как многочисленные технологические стартапы, так и крупные состоявшиеся организации, старающиеся улучшить и оптимизировать предоставляемые финансовые услуги. – Википедия). Эти технологии есть и в России, и сейчас речь идёт о возможности использования новых валют, не контролируемых Центральным Банком.
- Но что это в реальности?
- Это – международный инструмент сбора средств по миру, по существу, по подписке. У нас эти инструменты не запрещены, хотя и не разрешены, так что они уже года два используются. А есть у нас люди, занимающиеся этими технологиями с 2010 – 2011 года. В международном венчурном бизнесе эти технологии служат в частности для снижения рисков при финансировании.
- Современные финансовые технологии – это прекрасно, но у меня такой вопрос: а в России вкладывают эти самые «венчурные» деньги в перспективные, но рискованные предприятия? Или делают в основном вид, что вкладывают?
- Понимаете, можно делать вид, но потом что-то не летит. Или не едет.
Уже общепризнано, что разработка новых технологических решений внутри крупных компаний даёт хорошие результаты. За рубежом к этому пришли ещё в 80-е годы. У нас «внутренним предпринимательством» активно занялись теперь. Но новые тенденции вступают в жесткое противоречие с иерархической системой: я – начальник, ты – дурак.
А ведь американцы уже спохватились: стартап из трёх человек делает больше, чем институт с тремя сотнями работников. И такие примеры множатся.
Вообще всё меняется в мире. Вот Яндекс убрал из анкеты для приёма на работу графу «образование». Там стоит возраст «14+» - они принимают с 14-ти лет и наличие сертификатов. И, я думаю, сейчас все компании пойдут по такому пути: им нужен результат, иначе они схлопываются.
- Так рискуют наши госкомпании, или нет?
- Понимаете, есть целый ряд вещей, которые надо учитывать. Почему у нас даже на космическом корабле могут просверлить не там отверстие или не докрутить гайку? Зарплаты руководства таких компаний и тех рабочих, которые сверлят и закручивают, различаются в сто и более раз. Одни уверены, что им платят очень мало, и это влияет на их работу. Другие боятся рисковать, чтобы не потерять хлебное место. А мы ведь говорим о венчурном бизнеса?
- Да.
- Венчурное мышление, венчурное поведение – это риск.
Например, руководитель компании получает два миллиона в месяц и знает, что если он покинет своё место, а в договоре у него нет «золотого парашюта», то его семья каждый месяц теряет два миллиона.
- Весомый аргумент против рискованных проектов.
- Конечно! Никто не хочет терять своё благополучие. Люди находятся в зоне комфорта, и они не хотят рисковать. А венчурный бизнес работает в некомфортной зоне, где постоянные поиски удачных проектов и постоянные риски. А главная задача тех, кто не хочет рисковать: их работа должна всем казаться лилейной или розово-зефирной.
- Но, Андрей Николаевич, это же замкнутый круг. Какой может быть розово-зефирный венчурный бизнес? Это же нонсенс! Без риска не будет и прорыва.
- Да, и об этом говорили уже 15 лет назад, когда возникла идея госкомпаний, как ответ на трудности, которые уже назревали в экономике. Но никто уже не помнит, что было распоряжение правительства: госкомпании – это временная мера для стабилизации экономики. И кризис 2008-го года показал правильность этого решения. Но ведь было и решение, что в 2012 году все госкомпании будут акционированы и станут частными. Но этого не произошло. Людям понравилась система госкомпаний.
- Каким людям?
- Работающим в правительстве. Им понравилась такая система управления обществом и бизнесом. И, конечно, система понравилась самим руководителям госкомпаний. А на мировом рынке мы наблюдаем тотальную неэффективность этих компаний.
Окончание следует.
Беседовал Владимир Володин.