Это – заключительная часть нашей беседы с Андреем Яковлевым.
- Андрей Александрович, Вы всё очень логично подвели к тому, что существующая модель глобальной мировой экономики подошла к своему естественному концу. Но что дальше? Каков должен быть новый цикл развития? Что должна представлять собой новая экономическая модель?
- Давайте посмотрим на возможную базу для нового цикла. Я уже говорил, что попытки развивающихся стран самостоятельно обеспечить условия, необходимые для поддержания массового производства, скорее всего, мало реализуемы. С единственной поправкой на Китай, которому, может быть, удастся это сделать. Иными словами: есть «золотой миллиард», потребности которого в основном уже удовлетворены. Да, с помощью рекламы и маркетинга бизнес продолжает убеждать представителей этого «золотого миллиарда», что им нужны все новые и новые товары. Но в целом замену автомобиля, телефона или телевизора раз каждые 2-3 года сложно назвать объективной потребностью, это скорее растрата ограниченных природных ресурсов. Однако наряду с «золотым миллиардом» на нашей планете живет ещё шесть миллиардов, у которых совсем другой уровень жизни. И эти 6 миллиардов еще несколько десятилетий могут формировать спрос для массового производства потребительских товаров – если у них будут финансовые возможности для этого.
Такие финансовые возможности могут появиться только при условии существенной координации между развитыми и развивающимися странами – со значительным перераспределением ресурсов, в частности ренты, в пользу развивающихся стран. Но здесь сразу возникает два вопроса. Во-первых, почему на такое перераспределение ресурсов могут пойти элиты развитых стран? И во-вторых: не будут ли эти ресурсы попросту разворованы в развивающихся странах? Примеров такого рода и с советской, и с американской помощью странам «третьего мира» было достаточно.
- Для столь масштабных перемен нужна не только экономическая, но и политическая база.
- Да, и это прямо касается поведения элит. История показывает, что какое-либо самоограничение элит и поиск компромиссов с обществом их стороны возможны только на фоне сильного внешнего или внутреннего давления. Внутреннее давление стало проявляться в последние годы за счет усиления неравенства и отсутствия прежних компенсаций для нижних социальных групп в виде роста средних доходов. В странах с жесткими авторитарными режимами это накопленное социальное напряжение обычно выходит наружу через массовые волнения и революции – как это происходило на Ближнем Востоке в рамках «арабской весны». В странах с демократическими институтами (даже формальными) это социальное напряжение начинает проявляться на выборах – где все громче звучат голоса проигравших от глобализации. Популисты, вышедшие благодаря этому на политическую сцену, вряд ли смогут изменить существующую модель – скорее они своими действиями могут дискредитировать демократические механизмы или вообще запустить их демонтаж (как это фактически происходит сейчас в Турции). Тем не менее само наличие выборов и политической конкуренции оставляет возможность для появления новых лидеров, способных предложить новую повестку и практические меры по ее реализации. Сдерживающим фактором здесь, на мой взгляд, является отсутствие новых идей. И это уже претензия не к элитам, а к экспертному сообществу.
- А что требуется от элит?
- Элиты должны формировать коллективные ценности, разделяемые в обществе, и должны обладать пониманием глобальной ответственности. При наличии этих предпосылок были бы возможны договорённости между элитами о перераспределении доходов: между выигравшими и проигравшими, между странами, внутри стран и так далее.
- То есть наступает эпоха всеобщих договорённостей? Не является ли утопией вера в возможность подобных договорённостей на фоне всего, что мы видим в международной политике и мировой экономике?
- Я не являюсь утопистом. И для меня очевидно, что без сильнейших потрясений сегодняшние элиты на подобные договорённости не пойдёт. И тех потрясений, которые были: кризис 2009-го года, кризис 2011-го года, та же Украина, тот же Крым – их недостаточно. Потребуется что-то более серьёзное. И, видимо, в ближайшее время (10 – 15 – 20 лет) этого придётся ожидать.
- А каковы причины, мешающие этим процессам сегодня?
- Существенное ограничение – слабость интеллектуального класса и дефицит идей. Очень много уже говорилось об экономистах, которые не увидели кризис 2008-2009 года. Аналогичные вещи можно сказать о политологах. Но смещение всех игроков к центру, которое произошло за последние 25 лет, связано с тем, что не было запроса на другие идеи. А вот сейчас запрос есть, но внятных идей пока нет. И нет людей, которые могли бы их выразить. Но это не означает, что они не появятся. Когда и где – надо будет смотреть, но, по моему мнению, было бы не вредно в каких-то аудиториях самим начать думать и пытаться обсуждать, как это все могло бы выглядеть.
Разумеется, такого рода переговоры с поисками компромиссов внутри элит и между ними затрудняются тем, что мир стал многократно сложнее. И игроков стало больше. Сто лет назад договариваться было гораздо легче, а сейчас важно понимать, что договариваться в разных форматах, конечно, можно, но без включения большого количества новых стейкхолдеров, без учёта их интересов не будет устойчивых результатов.
Тем не менее часто уже в существующей системе в период ее кризиса появляются элементы новой системы. Как правило, они возникают на периферии старой системы. В ХХ веке одним из примеров такого рода можно считать Швецию. Там социал-демократы в 1928 году, ещё до кризиса, предложили концепцию Швеции как «общего дома». Эта идея в дальнейшем создала платформу для установления социального мира. В 1932 году уже на волне кризиса социал-демократы пришли к власти и правили почти 50 лет. Их опыт показывает, что со своей «шведской моделью» они сумели одними из первых отреагировать на новые вызовы. И они были очень успешны в течение долгого времени.
Безусловно, особенность Швеции была в том, что шведская экономика уже тогда в начале ХХ века была ориентирована на экспорт, и их технологии массового производства во многом предполагали получение ренты с внешних рынков. А на внутренних рынках им нужна была стабильность. Поэтому шведские работодатели готовы были пойти на некоторые соглашения, заключаемые с профсоюзами и социал-демократами, чтобы зафиксировать производственные издержки с целью гарантировать свои возможности на внешних рынках.
- Но Вы опять углубляетесь в историю. А что сейчас?
- Сейчас из примеров такого рода можно привести агентство PEMANDU в Малайзии. Известный специалист по экономике развития, профессор Колумбийского университета Чарльз Сейбл считает, что с точки зрения организации управления проектами и включения в эти проекты стейкхолдеров PEMANDU относится к лучшим управленческим практикам (см. более подробно http://www2.law.columbia.edu/sabel/papers/CS-LSJ--DLB%20Malaysia%20PEMANDU--Final-190115.pdf ). Особенность PEMANDU в том, что помимо разработки KPI и «дорожных карт» там организован эффективный текущий мониторинг с возможностью адаптации проектов к меняющимся условиям внешней среды. Причем эта адаптация является результатом коллективных действий стейкхолдеров, с самого начала вовлеченных в разработку и реализацию проекта.
Чем может быть важен механизм PEMANDU в контексте всего сказанного выше? Если после всех катаклизмов, которые нам еще предстоят, элиты развитых и развивающихся стран смогут принципиально договориться о плане Маршалла-2, то понадобятся механизмы, способные поддержать этот процесс – от стадии разработки до практической реализации – на основе диалога и согласования интересов ключевых стейкхолдеров. При этом, безусловно, нужны будут фильтры, противодействующие коррупции. Но здесь тоже есть технологические решения.
- А Вы не думаете, что в этом процессе будет всплывать и ряд совсем других вопросов?
- Да, есть и другая сторона медали. На самом деле нет никаких гарантий того, что элиты смогут договориться. Хочется надеяться на возобладание здравого смысла и инстинктов самосохранения, но в более широком историческом контексте надо сознавать, что тот факт, что наша цивилизация до сих пор существует – это счастливая случайность на фоне всех тех катаклизмов, через которые прошло человечество.
В этой связи стоит сослаться на концепции, которые в 1990-е развивал в своих книгах академик Никита Моисеев, в свое время математически рассчитавший эффект «ядерной зимы» и в конце жизни занимавшийся философией естествознания, в том числе взаимоотношениями биосферы и общества, математическими моделями стабильности биосферы в условиях антропогенных воздействий, а также философскими и политологическими проблемами общества. Его ключевой аргумент заключался в том, что в основе развития жизни на Земле лежит конкуренция между разными видами. Это в том числе относится к человеку и формам его жизнедеятельности. Однако в развитии любого вида живых организмов наступает момент, когда наиболее успешная его подгруппа, вытеснив своих конкурентов, сталкивается с истощением традиционных ресурсов, необходимых ей для собственного воспроизводства. И в этой точке возникает развилка – либо этот вид окажется способен перейти на следующую стадию (как, например, это произошло при переходе от собирательства к земледелию и скотоводству), либо же он остановится в развитии (племена аборигенов в Австралии, которых европейцы обнаружили в XIX веке) или вообще «уйдет со сцены».
В течение многих столетий развитие оставалось возможным в силу многообразия форм организации человеческих сообществ. Это многообразие создавало пространство для экспериментов, а конкуренция выявляла наиболее эффективные формы организации общества. Но важно сознавать, что масса племен, городов и государств исчезли практически без следа. Об этом, кстати, в своих книгах пишет и Нассим Талеб - многие аргументы аналитиков, в частности на финансовых рынках, строятся на экстраполяции прошлого опыта. Но парадокс в том, что мы, как правило, хорошо знаем историю победивших или выигравших, а об истории тех, кто проиграл и исчез, мы подчас не знаем практически ничего. А ведь их, на самом деле, было гораздо больше. Иными словами – из того, что человеческое общество раньше находило выход из кризисов, не следует, что оно найдет его сейчас. При этом фундаментальная особенность нашего времени заключается в том, что мир стал глобальным и очень взаимозависимым. И в соответствии с этим объективно сжалось пространство для экспериментов и для «права на ошибку».
- И последний вопрос: какова же роль в этом процессе нашей страны?
- У меня нет ответа на этот вопрос. К сожалению, в последние годы мы все больше занимаемся тем, что списываем наши проблемы на «происки врагов». Но в действительности мы не сможем сформулировать внятные идеи развития для России без понимания того, какую роль наша страна может играть в меняющемся глобальном мире.
Беседовал Владимир Володин.