Что же происходит сегодня в мире, в глобальной экономике и политике? Об этом – третья часть нашей беседы с Андреем Яковлевым.

- Андрей Александрович, мы остановились на том, что ожидания постоянного роста цен на нефть и экономического развития теми же темпами, что и раньше, не оправдались.

- Да, и возникло ощущение неопределенности, которое привело к сокращению инвестиций, что в свою очередь обусловило падение темпов экономического роста. А затем началась проекция экономической неопределенности в плоскость политическую. Дело в том, что экономическая динамика и позитивные ожидания 1990-х – 2000-х годов во многом выступали важным компенсирующим фактором для представителей неэлитных групп общества, причем как в развитых, так и в развивающихся странах. Эти люди видели, что они не стали богаче, хотя другие слои общества богаче стали, но надеялись, что у них в рамках общей позитивной динамики тоже есть шанс. Но теперь предыдущая  история закончилось, пришло осознание, что это были иллюзии. И в тех странах, где проигравших было больше, а элиты оказались менее адекватны и не могли уловить близость точки кипения, поскольку хуже работали механизмы обратной связи, начались взрывы. Это – ситуация Ближнего Востока с его арабской весной.

- По-моему, такие эксцессы в мировой истории уже происходили, причем неоднократно.

- Если проводить исторические аналогии, то для нас напрашивается сравнение с Россией в конце Первой мировой войны. Россия в начале ХХ века была достаточно развитой страной. Не самой первой, но явно в числе активно развивавшихся мировых держав. У нас были высокие темпы роста, не самая плохая бюрократия, были демократические институты, например, Госдума. Но когда страна влезла в Первую мировую войну, и государственная, и экономическая система оказались к этому не готовы. Россия надорвалась. Это привело к коллапсу с известными последствиями.

Нечто такое произошло сейчас с престарелыми авторитарными режимами на Ближнем Востоке. Элиты там потеряли ощущения реальности, а представителей неэлитных групп, понявших после кризиса 2008 – 2009 годов, что ничего хорошего их не ожидает, оказалось слишком много. И, в отличие от развитых стран, никаких компенсаций здесь не было.

- Но это – только Ближний Восток. В Европе, в США, да и у нас куда спокойнее.

-  Нет, эта история привела к трансляции напряжения в развитые страны. В первую очередь, через нарастание терроризма, через потоки беженцев в Европу – сначала из Ливии, потом из Сирии.

Да, США находятся далеко, но их это тоже определённым образом задевает, поскольку у них есть интересы на Ближнем Востоке, и там находятся их армейские части. Да и беженцы докатываются до них.

Дополнительный фактор – это Греция – слабое звено в ЕС. Изменения настроений и ожиданий в странах ЕС показало, что есть страны с сильными институтами, а есть страны со слабыми институтами.

- Но страны со слабыми институтами были всегда, в том числе и в Европе. В чём отличие текущего момента?

- Что мы наблюдаем в последние два года? Выход Англии из ЕС. Победу Трампа. Ле Пен не выиграла выборы во Франции, но получила на них под 40% голосов избирателей, а это много.

- Да, её отец, даже выходя в своё время во второй тур президентских выборов, столько не набирал. А какую общую тенденцию Вы видите в этих фактах?

- Всех этих политиков, выступивших более чем успешно, объединяет то, что они опираются на голоса проигравших. И за выход Англии из ЕС тоже голосовали старушки из сельской глубинки, которые хотели бы вернуться в «старую добрую Англию» 60-х годов, к сожалению, не понимая, что это невозможно. И, разумеется, у них есть общие лозунги.

Что любопытно? Эти политики не были первыми. Первыми из этого тренда были Путин и Эрдоган. Почему началось именно с них? Потому что в этих странах была очень высока доля проигравших.

Одновременно наличие каких-никаких демократических институтов приводило к тому, что эти проигравшие получали всё-таки возможность выразить своё мнение через выборы. А когда политики, опиравшиеся на эти голоса, приходили к власти, они неизбежно вынуждены были искать некие компромиссы не только с элитами, но и с этими избирателями, как-то учитывать их интересы. И все наши национальные проекты, и истории с повышением пенсий, а также зарплат в бюджетном секторе в кризис 2008 – 2009 года, майские указы – всё из этой серии. Владимир Владимирович хорошо понимает, на кого он опирается.

Конечно, турецкую историю я знаю хуже, но, по мнению осведомлённых коллег, Эрдоган пытался делать нечто подобное.

- В чем же проблема?

- Проблема в том, что, с одной стороны, у таких «новых лидеров» не хватало ресурсов на решение подобных задач, так как обе страны (и Россия, и Турция) были беднее развитых государств. С другой же стороны, у них не было сформулированной модели. Они изначально пытались встроиться в существующую модель. Да, на других условиях – они хотели, чтобы их принимали на равных, признавали, уважали и так далее. С одной стороны, их не хотели принимать в таком качестве, с другой – начался кризис 2008 – 2009 года, который поставил большую жирную точку на всех надеждах и ожиданиях. И тогда начался поворот к геополитике как способу решения внутренних проблем. Это происходит и у нас, и в Турции. При этом и там, и там происходит противостояние со значительной частью мира, причем при отсутствии какой-то внятной альтернативы существующей модели.

- Что нам дают такие результаты анализа?

- Это к тому, что, рассматривая ситуацию на Западе, вполне можно предсказывать, к чему она будет приводить. Ведь есть аналоги, пусть со своими особенностями, с меньшими ресурсами, но тренд понятен.

- Хорошо, есть Путин, Эрдоган, Трамп. Но в мире ещё очень много других стран: что с Вашей точки зрения происходит там?

- Есть и другие кейсы: в Венгрии Орбан уже 10 лет правит, и там прослеживается то же самое. Конечно, он страну до коллапса пока не довёл, но и никаких прорывов тоже не произошло. Я довольно подробно изучал такое явление в российском бизнесе, как рейдерство. И вот венгерский коллега, прочитавший мою статью про рейдерские захваты, поделился информацией, что у них такие вещи начались в последние 2-3 года на локальном уровне. Можно сказать, что началось перенимание «лучших практик». Причем речь шла о захвате иностранных фирм, когда местные власти доводили фирму до банкротства, а затем переводили её в госсобственность и перепродавали своим людям. Или просто предлагали хозяевам: продавайте и идите с миром, вам же будет лучше.

- Как это знакомо по нашим российским рейдерским захватам.

- Да. И нечто подобное, к сожалению, происходит с Индией, которая не случайно занимает крайне низкие позиции в глобальных рейтингах делового климата. Появилась даже китайская шутка, основанная на опыте инвесторов из КНР в Индии – с вот такой расшифровкой слова INDIA = I Never Do It Again (“я никогда не сделаю этого снова»). Да, есть Китай, который пытается двигаться своим курсом. Но здесь надо учесть, что в отличие от Виктора Орбана или Нарендры Моди, выражающих интересы проигравших, Си Цзиньпин является представителем элиты, а не контрэлиты. Он более нейтральный персонаж, который пытается что-то сделать. Насколько у него получается – отдельный вопрос, но Китай – это отдельная самостоятельная история.

- Каковы же Ваши прогнозы?

- Если брать возможные сценарии развития событий, то сказанное выше о Путине или Эрдогане, вполне возможно и для развитых стран. И странный человек по фамилии Трамп даже американскую экономику и американское общество может довести до ручки, если сильно постарается. Поэтому критические оценки многих экспертов, безусловно, имеют основания.

Однако есть и некий шанс, что в развитых странах такие лидеры, опираясь на технологические сдвиги, смогут реализовать хотя бы часть из того, что они заявляют.

Есть прогнозы Мак-Кинзи двух или трехлетней давности, в которых предсказан кратный рост производительности труда в реальном секторе развитых стран за счет масштабного внедрения информационных технологий. Новая технологическая революция, согласно этим прогнозам отнюдь не закончилась, она только начинается. И ждет нас много интересного.

Во-первых, в развитых странах кратно сократится потребность в трудовых ресурсах, и за счет этого возникнет возможность кратного повышения зарплат для оставшихся работников. Во-вторых, окажутся не нужными трудовые мигранты, которые сейчас работают в этих странах. Даже в сфере услуг можно будет платить работникам неплохие деньги, которые станут стимулом для местных жителей. Одновременно надо напомнить истории о продлении жизни, увеличении трудоспособного возраста, которые будут означать, что развитые страны могут оказаться самодостаточны даже при плохой демографии. Наконец, рост эффективности использования природных ресурсов будет означать сокращение потребности в их импорте.

Конечно, это – радикальный сценарий некоего «окукливания» «золотого миллиарда», но я бы не исключал его из рассмотрения. И это – хорошая опция для лидеров «новой волны» на Западе. В таких условиях они смогут выполнить свои обещания и сохранить власть.

Но что это будет означать в глобальном контексте? Это будет означать закрытие границ и для капитала, и для мигрантов. Снижение спроса на внешние ресурсы вызовет неизбежную стагнацию на развивающихся рынках и увеличение неравенства между «глобальным Югом» и «глобальным Севером». И ещё одно неизбежное явление – рост радикальных движений и геополитической напряженности.

Продолжение следует.

Беседовал Владимир Володин