Об институтах развития на нашем сайте писали неоднократно. Но вот в журнале «Вопросы экономики» (2017, № 2) появилась статья Юрия Симачёва и Михаила Кузыка «Влияние государственных институтов развития на инновационное поведение фирм: качественные эффекты».
Ряду вопросов, поднятых в ней и посвящена наша беседа с Юрием Симачевым.
- Юрий Вячеславович, в статье в «Вопросах экономики» Вы пишете:
«В течение примерно двух десятков лет в России идет процесс формирования финансовых институтов развития. С 2006-2007 гг. эти процессы усилились, масштабы деятельности институтов развития расширились, а с 2011-2012 гг. все больше внимания уделяется общей «настройке» их системы. Почему вопрос об этих институтах так остро стоит в России, причем столь продолжительное время?».
Среди причин Вы выделяете, в первую очередь, две:
«Институты развития были и остаются значимым и, что особенно важно, заметным элементом реализуемой государством политики. Объем бюджетного обеспечения их деятельности в некоторые годы — прежде всего, в периоды «государственного оптимизма» — составлял весомую долю расходов федерального бюджета.
Институты развития, особенно крупнейшие — Внешэкономбанк, Роснано, РВК, позднее Сколково — преподносились обществу и лицам, принимающим решения, как инструмент едва ли не волшебного перехода России на инновационный путь развития. Как следствие, вокруг них формировалось слишком много ожиданий, часто неоправданно завышенных, несоответствие которым реальной деятельности институтов неизбежно делало их объектом критики».
Ориентируясь на приведенную в статье таблицу, можно смело сказать, что в последнее время расходы федерального бюджета на институты развития сократились до минимума. С другой стороны, информация, которую можно встретить в СМИ, говорит о том, что эти институты не просто не оправдывают слишком завышенных ожиданий, но просто не отвечают реальным требованиям, предъявляемым к их деятельности.
Как Вы можете это объяснить?
- Что касается усиления борьбы за институты развития и за их средства, связь здесь следующая: как только происходит ужесточение бюджетных ограничений, сразу усиливается борьба.
В этом смысле, пусть даже институты развития стали получать меньше средств, но общая обстановка по получению средств от государства ужесточилась, а поэтому борьба за те ресурсы, которые ещё остались, усиливается. Дело в том, что надо рассматривать ситуацию с такой позиции: институты развития обладают и накопленными ресурсами, поэтому дело не только в том, сколько средств они получили в конкретном году. Тем не менее, это очень заметный игрок, и многие группы интересов в нашей экономике хотели бы этот ресурс перенаправить на себя. Либо непосредственно на себя, либо сделать так, чтобы институты развития определённым образом изменили свою деятельность и в большей мере обращали внимание на их потребности.
Это вполне естественно. Но при этом я не говорю с позиции, что это плохо: это просто естественное поведение. Различные группы заявляют: вот, про нас забыли, институты развития не обращают на нас внимания и так далее, и так далее.
Что касается реальных требований, предъявляемых к их деятельности, то мне сложно это комментировать, поскольку все выдвигают разные требования и называют их реальными. В этом, наверное, проблема: требований много, и они во многом противоречат друг другу. Например, одно из требований, которое я встречал неоднократно и с которым лично я не могу согласиться как эксперт – институты развития медленно тратят деньги. Прошёл год, два, три с начала их работы, а они не всё ещё потратили, не всё ещё вложили в экономику.
Мне кажется, что эта логика неправильна. Особенно, если исходить из того, что институты развития должны поддерживать проекты, обладающие определённой длительностью, с определёнными сроками. Поэтому любая поддержка проекта имеет измеряемое временное выражение.
Ещё один логический постулат: всё обязательно должно завершиться хорошо. Никаких рисков быть не должно, везде должны быть сплошные успехи.
- Так не бывает.
- Я это знаю. Но, тем не менее, возникают и такие требования
Наконец, третий класс требований: как же так, все ресурсы обязательно должны были остаться в экономике. А они пошли на поддержку такой-то фирмы, а она, такая неблагодарная, взяла и стала продолжать свою деятельность за границей или просто активизировала её заграничную часть.
Лично я со всеми этими группами претензий согласиться не могу, хотя вижу возможность других претензий. Претензий, связанных с не всегда рациональными уровнями оплаты, существующими в институтах развития. Хотя должен сказать, что эти структуры выполняют во многом уникальные функции. Так что, если те или иные категории сотрудников получают более высокие зарплаты, чем в других местах, то это объяснимо. Другое дело, что должно быть достаточно внятное представление и понимание, какими уникальными компетенциями обладают эти люди, по сравнению с теми, кто работает в других местах. Но подходить к этим вопросам с позиции уравниловки не надо.
Второй принцип оценки: насколько институты развития сумели переключиться на поиск дополнительных ресурсов не у государства, а у частных, у иностранных инвесторов. И ведь это возможно, если говорить про относительно поздние стадии разработки инновационных продуктов.
Вот это – основные, с моей точки зрения, претензии, которые можно предъявить. Недостаточная аргументированность своих решений, да, об этом тоже можно говорить.
Но что имеется в виду, когда говорится, что институты развития не отвечают реальным требованиям, предъявляемым к их деятельности, я бы хотел услышать пояснения.
- Юрий Вячеславович, Вы называете четыре крупных института развития. Скажем честно, к ВЭБу, который у нас недавно чуть не обанкротился, никогда не предъявляли никаких претензий, чтобы он ни делал. Об РВК последнее время тоже в основном молчат. Для критики есть два основных объекта: Роснано и Сколково. Можно открыть интернет и там о них будет столько сказано (бумажные СМИ несколько реже о них вспоминают). Уж про Роснано, особенно после фразы Чубайса на новогоднем корпоративе, что «у нас очень много денег», не сказали разве, что они пьют кровь христианских младенцев.
- Хорошо. Но, если всё сказанное о них систематизировать, какие основные претензии мы увидим?
- Роснано, по мнению критиков, набрал безумное количество бюджетных средств, но не понятно, куда он их тратит, в какие проекты вкладывает. Пишут, ссылаясь на некие документы, что почти все (если не все вообще) деньги пропадают, поскольку уходят на какие-то малопонятные и абсолютно неэффективные проекты. В Сколково якобы вообще ничего не делают, только распиливают бюджетные средства. И так далее и тому подобное: полный набор разнообразных обвинений.
Что Вы скажете по этому поводу?
- Я поделюсь своим видением этой темы.
В деятельности Роснано было несколько периодов и, честно говоря, сейчас в плане разнообразных претензий Роснано больше пожинает плоды стартового этапа своей деятельности. Тогда в силу оппортунизма менеджеров как среднего, так и высшего звена был поддержан ряд очень неудачных проектов.
Я не знаю: были там какие-то дополнительные мотивации или нет, но итог ясен: ряд проектов, причем крупных, оказался крайне неудачным. И вот это сейчас Роснано пожинает.
Что вселяет в меня некоторые надежды: люди, принимавшие те решения, уже не работают в этой организации. А самое главное – мне показалось, что у Роснано возникло большее внимание к венчурной стадии инвестиций. Оно переместилось на более ранние стадии, где участие государства рационально. И ряд ошибок, которые были в прошлом, постаралось учесть.
Посмотрим, что будет происходить дальше.
И это не к вопросу о том, какие они хорошие, какие они молодцы: да, надо продолжать дискуссию, что дальше делать, как дальше быть, какие должны быть критерии, по которым отбираются проекты. Вообще, работа, связанная с инвестированием в новые сектора экономики, всегда связана и с большими рисками.
Надо нам этим заниматься, не надо – это тема для отдельного обсуждения.
Что касается Сколково, то я могу сказать твердо: я всегда достаточно скептически к нему относился – слишком много о нём было сказано разных красивых фраз. Но после того, как я пообщался с целым рядом фирм, получавших поддержку в Сколково, моё отношение к нему серьёзно изменилось. Мне показалось, что эта площадка интересна тем, что там смогли собрать некую совокупность инновационно активных компаний, инновационно мыслящих предпринимателей, и эта совокупность стала в дальнейшем генератором позитивных изменений. Начался эффект саморазвития, что лично мне представляется особенно ценным. При этом я не готов оценивать, насколько те деньги, которые были потрачены, требовались для этого. Можно ли было это сделать за счёт меньшего финансирования. Я не могу это сказать, я просто вижу, что некий новый эффект, связанный с созданием новой, чрезвычайно позитивной группы интересов, произошёл. Появились новые люди, в основном молодые, которым это интересно, которые верят в инновации, и мне всё это показалось важным и интересным.
- Юрий Вячеславович, я довольно давно был на одном бизнес-мероприятии, где выступала Патриция Клоэрти, дама, очень успешно занимавшаяся венчурным бизнесом. И она сказала: всегда есть десять проектов, пять из которых оказываются провальными, три – самоокупаемыми и даже с небольшой прибылью, а два – приносят такую прибыл, что окупают все затраты на все десять проектов и приносят хороший доход.
- Да, это – классический принцип.
- Как мне кажется, основное обвинение в адрес наших институтов развития – это обвинение в том, что они не находят этих двух последних проектов, которые и должны всё окупить.
- Может быть. Скажу ещё раз: и у Сколково, и, может быть, в ещё большей мере у Роснано практика неоднозначна. Я не могу сказать: вот, смотрите, какой сокрушительный успех и в том, и в другом случае. Весь смысл в том, чтобы сказать: здесь разная картинка. По определённым проектам есть успехи, по другим видны недостатки. Нам, наконец, надо научиться подходить к оценке не как к черно-белой картинке. Нужно увидеть преимущества, и попытаться понять, почему они возникли и как мы можем ими воспользоваться, естественно, очистив их от тех проблем, которые есть. Причем без восхваления и без затаптывания в грязь.
Беседовал Владимир Володин.