Материал к лекции и видео лекции Олега Замулина

Источник - Полит.ру

Мы публикуем текст, положенный в основу лекции профессора РЭШ, директора программы «Магистр экономики» Олега Замулина, прочитанной 17 ноября 2010 года в Политехническом музее в рамках цикла лекций профессоров РЭШ «Экономика: просто о сложном». Это вторая лекция цикла.

«Нобелевский лауреат по экономике Роберт Солоу сказал в 60х годах:… Макроэкономика закончена, в том смысле, что мы создали новую науку, которой ещё буквально тридцать лет назад не было», «Самое кровожадное время в макроэкономической науке – это 70-е годы, когда произошла так называемая революция рациональных ожиданий»

Что же изучает макроэкономика? В самом начале макроэкономика изучала поведение таких переменных, как ВВП, инфляция, обменные курсы и др., без какого-то внимания к микродеталям, к поведению отдельных микроэкономических агентов. Сегодня мы узнаем, как изменялась макроэкономика со временем и почему.

Логически современная макроэкономика не отличается от микроэкономики. В макроэкономической науке моделируются такие же экономические агенты. Микроэкономика изучает поведение отдельных экономических агентов, каждый из которых имеет цель и к этой цели стремится, но также имеет некие ограничения, которые накладывает на него природа и его способности. Экономисты пытаются изучить, как конкретно принимаются эти решения, в рамках каких ограничений эти решения принимаются, и как это приводит к тому равновесию, которое мы наблюдаем в экономических данных. Поэтому различия между макроэкономикой и микроэкономикой именно в целях изучения, но никак не в методологии. Хотя ещё тридцать лет назад можно было сказать, что методологически эти науки тоже отличаются. Сейчас так сказать уже нельзя.

В макроэкономике очень важно различать две временные перспективы, именно здесь мы наблюдаем довольно большое различие и в моделях и в методах подхода. Хотя зачастую, сейчас эти две перспективы пытаются моделировать в рамках одних и тех же моделей.

Первая перспектива – это долгосрочный рост. Мы смотрим на то, почему экономики растут в долгосрочной перспективе, почему некоторые экономики растут быстрее, а некоторые медленнее, почему некоторые экономики сейчас оказались богатыми, а некоторые остались бедными. Долгосрочный тренд заключается в том, что долгосрочный рост определяется скорее стороной предложения, тем, сколько экономика может производить в долгосрочной перспективе. Это зависит от наличия факторов производства: сколько квалифицированной рабочей силы, сколько капитальных мощностей, какой уровень технологий. В долгосрочной перспективе способность производить определяется тем, сколько мы можем произвести, т.е. физическими способностями. А дальше возникает вопрос, почему аккумулируется капитал, почему происходит технический прогресс, почему в некоторых странах это происходит, а в некоторых не происходит.

Вторая перспектива – краткосрочные колебания. Вокруг долгосрочного тренда существуют колебания. Опять-таки, в развитых странах основная дискуссия в обществе и правительстве идёт как раз об этих колебаний. Казалось бы, долгосрочный рост гораздо более важная вещь, чем колебания вокруг тренда. Но и Америка и Евросоюз обращают внимание на краткосрочные колебания, насколько вырос ВВП в этом квартале или в том квартале и.т.д. Скорее всего, это происходит, потому что эти страны уже в течение многих десятилетий растут более-менее с постоянной скоростью, при этом эта скорость определяется техническим прогрессом. Идет определённая дискуссия о том, как попытаться сделать этот рост более быстрым, но у роста ограниченные возможности, и теперь важно сделать так, чтобы было как можно меньше колебаний. Вести денежную и бюджетную политику, так чтобы сглаживать экономику, чтобы не было бумов и излишних рецессий. Именно этому посвящена дискуссия в развитых странах. В развивающихся же странах дискуссия, как правило, идёт как раз вокруг вопроса о том, как сделать рост более быстрым и как догнать развитые страны наиболее быстрым образом. В России мы, несомненно, больше думаем о том, как удвоить ВВП за десять лет, нежели о том, почему в одном квартале рост был больше или меньше, чем в другом квартале. Это довольно типично для большинства стран, находящихся на уровне развития, таком же, как Россия. Тем не менее, про краткосрочные колебания я всё равно буду говорить. Это необходимо по двум причинам, во-первых, нам надо понимать мировые тенденции, во-вторых, в будущем, если наш уровень развития дойдёт до такого, что краткосрочные колебания нас начнут волновать всё больше и больше, нам нужно понимать, что будет в этот момент. В качестве примера можно привести недавнюю общественную дискуссию по вопросу о том, нужно ли было делать девальвацию, которая произошла в России, плавной, как фактически получилось, или же нужно было сделать все значительно быстрее, как советовали многие эксперты ещё осенью 2008 г. Это один из таких вопросов, касающихся именно краткосрочной перспективы, а не долгосрочных трендов. Скорее всего, происходящий кризис является краткосрочным, как я надеюсь, колебанием в истории макроэкономики. Еще раз хочу обратить внимание на важность различия краткосрочных колебаний и долгосрочных тенденций.

Макроэкономическая наука, которая появилась в тридцатые годы в результате Великой депрессии, очень сильно менялась в течение вот этих семидесяти лет, постоянно шли опровержения предыдущих теорий, шла эволюция, борьба различных кланов в макроэкономической науке. Если посмотреть на всё это со стороны, то может показаться, что макроэкономика – это наука, которую не стоит изучать, слишком много в ней споров, и если учёные не могут между собой договориться, неужели они могут сказать что-то умное. Однако из всех этих революций, которые шли в макроэкономике, мы каждый раз выносили очень и очень полезный урок для себя. Если мы с вами вместе пройдём через историю макроэкономики, нам будет намного проще понимать, что мы сегодня можем вынести.

Важный урок, который сейчас усваивают макроэкономические политики во всём мире, был получен именно в результате анализа Великой депрессии. Сейчас очень много изучают опыт Великой депрессии и в прессе и в научной дискуссии. Многие из тех ошибок, которые, несомненно, были сделаны, мы не хотим больше повторять. До 30х годов вообще не было определения «макроэкономика», оно появилось в самом конце 30х, может быть даже в сороковом году. До этого была просто экономика, которая изучала поведение экономических агентов, но потом произошла Великая депрессия, которую было невозможно объяснить в рамках существующей теории. Адам Смит, Альфред Маршалл представили микроэкономическую теорию в формальном виде, однако во всей этой науке совершенно не было никакого объяснения тому, почему на такое длительное время в таком большом количестве стран производство могло упасть на треть, а безработица вырасти до двадцати пяти процентов. По классической теории безработица не может быть двадцать пять процентов, если ещё точнее, то недобровольной безработицы в классической теории нет. Потому что безработный человек всегда может предложить свои услуги по более низкой зарплате, чем те зарплаты, которые существуют на рынке, и производители предпочтут нанять этого человека, то есть неиспользованных факторов производства в равновесной классической экономике не может существовать.

Была нужна альтернативная теория, и появился такой человек – Джон Мейнард Кейнс. Кейнс предложил теорию, которая основывалась на теории совокупного спроса. Опять-таки, это словосочетание до Кейнса не было особенно популярным, считалось, что уровень экономики определяется существующими факторами производства, тем, что она может произвести, а не тем, сколько люди хотят потребить. Однако счесть, что экономика диктуется совокупным спросом недостаточно. По классической теории, если упал спрос на какие-то товары, то цена должна упасть до такого уровня, чтобы спрос снова восстановился. Если совокупный ВВП определяется количеством существующих факторов в экономике, и эти все факторы должны быть заняты в равновесии по классической теории, просто падение спроса должно привести к падению цен. И вот тут заключается второе кейнсианское предположение, которое прожило все эти революции и живо до сих пор. Оно заключается в том, что цены не выполняют ту функцию в краткосрочной перспективе, которую предписывает им классическая теория, цены являются жёсткими – они подстраиваются долго и медленно. Под ценами имеются в виду, в том числе, и цены на факторы производства, такие как зарплата. Вот блестящий пример этого в явном виде. В 29-ом году, когда было еще непонятно, какие масштабы примет депрессия, президент Гувер позвал к себе на совещание лидеров американской промышленности и сказал им, что явно начинается какая-то рецессия, давайте мы все дружно поддержим спрос в экономике, конкретно я прошу вас не понижать зарплаты, а с профсоюзами отдельно я договорюсь. Вот такой был совершенно явный сговор между президентом Гувером и крупными промышленниками. Промышленники согласились, после этого Гувер действительно вызвал к себе лидеров профсоюзов и сообщил им, что он договорился, что зарплаты не будут понижать, но от них теперь ожидается отсутствие забастовок, те тоже согласились. Но когда упал спрос, и по таким зарплатам эти работники были никому не нужны, то промышленники, которые договорились только о зарплате, просто-напросто уволили значительную часть работников. Безусловно, это были не те работники, которые были на приёме у Гувера в лице лидеров профсоюзов, поэтому лидеры профсоюзов по этому поводу особенно не возражали. Этот отказ от подстройки цен (падения зарплат) в ответ на падение спроса привел к массовому увольнению большого количества работников. К слову, это произошло только в промышленности, а в аграрном секторе, который был намного более конкурентным и намного многочисленнее, никакого подобного сговора не было. В результате в этом секторе мы увидели совершенно противоположную картину, зарплаты довольно сильно просели, а безработица особенно не увеличилась, то есть фермеры, сколько нанимали рабочей силы, столько и продолжали нанимать.

В независимости от наличия явного сговора, мы всё равно часто видим добровольную жёсткость цен, и видим, что производители, продавцы зачастую предпочитают не изменять свои цены, часто по самым разным причинам, одна из причин может быть стремление сохранить лояльность своих постоянных клиентов. Изменение зарплаты работнику – это болезненная вещь, обычно зарплаты намертво фиксированы контрактом, особенно если сильны профсоюзы, понизить зарплату очень сложно. Поэтому эта жёсткость цен и зарплат является только краткосрочным явлением, в конце концов, никакие сговоры и никакая лояльность не сможет защитить зарплату от прихода в равновесное стационарное состояние. Но в краткосрочной перспективе, которая может длиться пару лет, зарплаты и цены могут быть жёсткими. Они могут не подстраиваться под новое равновесие, и в такой ситуации колебания спроса вызовут не изменение цен, а именно изменение количества выпуска в экономике, что, собственно, и произошло во время Великой депрессии. Зарплаты начали падать примерно через год, промышленники сказали, что не могут держать зарплаты на этом уровне, иначе они не могут произвести товар, который можно было бы сбыть, поэтому они отказались от продолжения этой договорённости и начали понижать зарплаты, и, соответственно, цены на производимые товары и услуги. Есть много данных, которые свидетельствуют о том, что во время Великой депрессии реальные зарплаты увеличились, то есть шла дефляция, цены падали, а зарплаты падали меньше, чем эти цены, и поэтому в реальном смысле те работники, которые не были уволены, они зарабатывали больше и больше. Это явно не соответствовало тому мощному падению спроса, которое произошло, это одно из отклонений от идеального рыночного равновесия, на которое обратил внимание Кейнс.

Второе очевидное отклонение – это неполнота информации. В значительной степени Великая депрессия развивалась через банковскую систему, так же как текущий кризис. Банки и банковская система – это та самая среда, где доверие и зависимость от информации играют ключевую роль. Когда люди видели, как рушатся банки, они бежали в свой банк и забирали из него все деньги, даже если их конкретный банк, в общем-то, был вполне платёжеспособен. Так же как банки искали, кому можно дать кредит, когда они видели массовые банкротства предприятий, в итоге они предпочитали отказываться от кредитования других предприятий, даже тех, которые были вполне платёжеспособны. Именно неполнота информации, которая также отсутствует в классической экономической теории, является вторым предположением, демонстрирующим, что рынки, особенно, в краткосрочной перспективе, несовершенны, они имеют множество отклонений от того идеального равновесия, которое описывали Смит и Маршалл. Вот на этих идеях, собственно, была рождена кейнсианская макроэкономика. У Кейнса не было особого объяснения тому, почему упал спрос. Он объяснял его наличием «animal spirit of investors», животных инстинктов. Инвесторы могут быть пессимистами, могут быть оптимистами, у них может начаться период пессимистических настроений, и поэтому они предпочитают переставать делать инвестиции, не думая, что будущее будет так радостно, как было ближайшее прошлое.

Если проблема была классифицирована именно как падение спроса, то есть, не способности экономики произвести, а желания потребителей купить, то рецепт лечения проблемы был очевиден. Если экономика сама не желает потреблять производимые продукты, то значит нужно каким-то образом заставить экономику потреблять, и для этого может применяться государственная политика по стимулированию спроса. Есть два варианта такой государственной политики, первый – это денежная политика – дать людям больше денег и пусть они их тратят, второй способ – это бюджетная политика: если частный сектор не желает потреблять производимые в экономике товар и услуги, то нужно сделать это за них. Что в этом случае делает государственный сектор, дает госзаказ на строительство дорог, на что-нибудь ещё, и таким образом стимулирует спрос в экономике, надеясь вытянуть экономику из депрессии. Кейнс изначально был большим сторонником именно бюджетной политики, он счёл, что денежная политика не работает, и обращал внимание на то, что процентные ставки во время депрессии были практически на нуле. То есть банки могли спокойно брать деньги у Федеральной резервной системы и давать эти деньги дальше под очень низкий процент в экономику. Но эти деньги никто не хотел брать, поэтому возникла ситуация, которую Кейнс назвал «ловушка ликвидности». Невозможно простимулировать экономику денежными методами, можно предложить деньги, но никто не будет их брать и строить что-то на эти деньги. Если мы считаем, что инвестиции идут слишком быстро, что это приводит к перегреву экономики, к слишком оптимистичному росту, то можно поднятием процентных ставок охладить её. Но невозможно заставить экономику расти, это уже зависит от желания инвесторов строить заводы, а если они считают, что спрос будет низким последующие несколько лет, то соответственно они не будут инвестировать, и не будут строить, независимо от того, какие низкие процентные ставки им предложат. Поэтому бесполезно пытаться денежными методами простимулировать экономику. Именно поэтому ранняя кейнсианская теория говорила о том, что намного эффективнее стимулировать спрос именно бюджетными мерами, повысить расходы государства, или понизить налоги.

К сожалению, в общественной дискуссии даже среди многих учёных-экономистов главной характеристикой кейнсианской макроэкономической теории зачастую считается именно тот момент, что кейнсианство – это желание больше регулировать экономику. Это неправильное представление о кейнсианстве. В первую очередь, кейнсианская теория говорит о том, что рынок не находится в равновесии в каждый момент времени, и где находится рынок определяется уровнем совокупного спроса. Это не нормативная, а позитивная оценка. Это обсуждение того, как есть, а не того, как надо на это реагировать. И дальнейший шаг, нужно ли поэтому государству вмешиваться и пытаться приводить рынок к равновесию, не так очевиден. Собственно кейнсианская теория может что-то сказать на эту тему, но далеко не всё, потому что, с одной стороны, мы хорошо знаем, что рынок сам не справляется и может привести к довольно большим отклонениям от равновесия, к довольно большим катаклизмам, но это ещё не означает, что вмешательство государства сделает лучше. Вполне реальны ситуации, когда рынок не справляется, но вмешательство ещё больше ухудшит ситуацию. Это второй вопрос, который уже является скорее вопросом практики макроэкономической политики, а не собственно кейнсианской макроэкономической теории. Сам Кейнс, как человек дающий советы правительству, считал, что вмешательство нужно и именно в виде увеличения государственных расходов для стимулирования совокупного спроса.

Если обратится к современности, мы видим, что Бен Бернанке, глава ФРС США, скупает на сотни миллиардов облигаций казначейства США, то есть фактически финансирует бюджетный дефицит, чтобы добавить деньги в экономику, считая, что их в ней сейчас недостаточно.

Итак, кейнсианская макроэкономика доминировала в 40-60е годы после выхода из Великой депрессии, после Второй мировой войны, когда экономики заново начали расти. Ее общие идеи заключались в том, что экономика подвержена колебаниям спроса, при этом слово «предложение» не было представлено в принципе; что рынок приводит экономику к равновесию не сразу; что есть смысл искусственно стабилизировать экономику. А именно целью макроэкономической политики была попытка максимально стимулировать спрос в экономике, и таким образом, понизить безработицу до минимально возможного уровня. Бюджетная политика считалась эффективнее денежной, и именно эти методы, как понижение налогов, так и увеличение госрасходов, практиковались политиками в разные периоды времени. Д. Кеннеди тоже призывал к понижению налогов, когда его спрашивали об обоснованиях, он отвечал, неужели вы не читали учебник по макроэкономике, там же написано, что это простимулирует экономику, и она будет расти быстрее, что особенно актуально во время рецессии и перед выборами. Также отавалась кейнсианская идея, что рынок нуждается в регулировании.

Что же было вынесено из этой теории? Нобелевский лауреат по экономике Роберт Солоу сказал в 60х годах: “Macroeconomics is finished”. Макроэкономика закончена, в том смысле, что мы создали новую науку, которой ещё буквально тридцать лет назад не было, теперь наша работа заключается в том, чтобы делать уточнения и лучше понимать те модели, которые мы создали, делать к ним добавления и изучать отдельные вопросы. Примерно в то же время, когда кейнсианцы праздновали победу, начали появляться альтернативные теории, которые, в конце концов, привели к крушению раннего кейнсианства. И первая такая теория называлась «монетаризм», которую фактически создал другой великий макроэкономист Милтон Фридман.

В своей книге Милтон Фридман вместе с Анной Шварц продемонстрировали, что с 1929 по 1933 год денежная масса в США упала на треть, и пришли к выводу, что Великая депрессия на самом деле не является результатом каких-то животных инстинктов инвесторов, а является ошибкой денежных властей. Что федеральная резервная система не справилась с той задачей, которая была на неё возложена и допустила мощное падение денежной массы, и даже во многом спровоцировала мощное падение денежной массы, и именно это привело к Великой депрессии. Что шло в противовес утверждению Кейнса о том, что денег в экономике было много. Кейнс считал, что экономика не хочет брать деньги, несмотря на то, что денег много при низких процентных ставок, поэтому бесполезно пытаться стимулировать экономику деньгами. Фридман же считал, что именно слишком небрежное отношение к денежной массе в экономике повлекло за собой такие последствия и эти мысли привели к альтернативной парадигме в макроэкономической науке под названием «монетаризм». Это довольно старая, так же как и раннекейнсианская теория, уже устаревшая парадигма, но, тем не менее, в 60-70е годы она была достаточно актуальной. Опять-таки слово «монетаризм», как и «кейнсианство» в современной общественной дискуссии часто используется неправильно. Нобелевский лауреат Пол Кругман согласен с Фридманом, что это была ошибка властей, но не согласен с формулировкой. Недостаточно обвинить центральный банк в создании депрессии, необходимо понять причины ошибки, что же произошло.

Секрет кроется в системе золотого стандарта, которая существовала в то время в мире. Основные исследования по этому вопросу проводились знаменитым учёным Беном Бернанке, который теперь уже не учёный, а глава ФРС США. В какой-то мере, он стал главой ФРС в удачное время, потому что он больше всех в мире изучал именно денежную политику в мире во время Великой депрессии, будучи академическим экономистом. До Первой мировой войны существовал довольно успешный, но не очень жёсткий золотой стандарт, когда все страны привязывали свою валюту к золоту. Был чёткий паритет между денежной единицей и унцией золота, соответственно, это фиксировало обменные курсы между валютами. Золото везде стоило одинаково, но при этом каждый центральный банк пытался манипулировать процентными ставками в своей стране, так чтобы предотвращать мощный отток или приток золота из своей страны. Поэтому количество золота в каждом центральном банке оставалось более-менее постоянным, эта система работала довольно слаженно, хотя и работала только на авторитете банка Англии, который как бы задавал тон этой политики. Никто не пытался конкурировать за золото, никто не пытался привлечь больше золота к себе в страну. Политика, как я уже отметил, велась только для того, чтобы предотвращать отток или излишний приток золота, чтобы перетекали капиталы, но не золотой запас, и это обеспечило некую стабильность, которая продлилась до Первой мировой войны.

После Первой мировой войны была некая попытка восстановить этот золотой запас, но эта попытка оказалась менее успешной, авторитета у банка Англии уже не было. Во-первых, потому что возникла другая мощная держава – США, которая до этого не играла такой роли. Во-вторых, после войны страны верили друг другу ещё меньше, поэтому появилась конкурентность и желание центральных банков бороться за золото, которое у них хранилось. Банки боялись, что золото может утечь из своей страны, и пытались на всякий случай привлечь к себе ещё больше этого золота. В новой ситуации ценробанки не смогли определиться, как поступать в случае платёжных дисбалансов. Если у вас дефицит бюджета, торговый дефицит, страна покупает больше за рубежом, чем продаёт за рубеж, это приводит к оттоку золота из страны. И центральные банки не понимали, как этот отток предотвращать. В результате наметился мировой дефляционный тренд, были страны с торговыми дефицитами, то есть страны, которые покупали за рубежом, больше чем продавали за рубеж, для этого нужно было занимать деньги за рубежом, и поэтому был дополнительный спрос на чужую валюту. Люди фактически продавали свою валюту центральному банку, покупали золото, продавали это золото другому центральному банку за их валюту, и покупали на эту валюту импорт, который привозили в свою страну. Поэтому торговые дефициты приводили к падению денежной массы в стране. Увеличение количества золота в других странах соответствовало увеличению денежной массы в этих странах. Центральные банки вынуждены были в ответ эмитировать дополнительные франки и доллары, и США и Франция боялись, что это может привести к излишней инфляции, боялись выпуска дополнительных денег, в ответ стерилизовали эту денежную массу, то есть выпускали какие-то облигации, выкупая тем самым денежную массу в обмен на облигации.

Таким образом, в одних странах не было приращения денежной массы, оно стерилизовалось, а в других странах было сокращение денежной массы. В конце 20х годов в мире наметился тот самый дефляционный тренд – сокращение денежной массы. Причины заключались в том, что плохо оперировали золотым запасом и произошла асимметрия поведения центральных банков стран с торговым дефицитом и торговым профицитом. Две основные страны, которые имели профициты торгового баланса – это были Франция и США. Франция, в первую очередь, получала эти деньги и стерилизовала выпускаемую денежную базу, но денежная база всё равно росла недостаточно, чтобы покрывать растущий спрос на деньги, это привело к дефляции в 11% уже в 1929 году. США, наблюдая за высокими процентными ставками во Франции, испугались, что это может привлечь капитал во Францию, что люди будут избавляться от долларов, покупать золото в ФРС и отправлять его во Францию. Они боялись за своё золото, и хотели защитить золотой запас своей страны, подняв высоко процентные ставки в 1929 году, таким образом, спровоцировали сокращение денежной массы и сокращение кредитования собственной экономики. Это было первым ударом, который был нанесён по денежным массам этих двух стран. Другие страны начали отвечать абсолютно симметрично, раз процентные ставки поднимают в этих странах, а все страны находятся на едином золотом запасе, то они тоже стали поднимать процентные ставки, спровоцировав, таким образом, сокращение денежной массы по всему миру в 1929 году. Экономика ещё росла в большинстве этих стран, но начало сокращению денег было положено, и повлекло очень мощное сокращение в последующие годы. Это применимо именно к 1929 году, но если посмотреть на последующие несколько лет, то мы можем наблюдать интересные факты о денежной массе в США. Денежная база сократилась в некоторой степени в 1929 году, затем подросла к 1933 году, денежная база выросла с 7,1 млрд до 8,4 млрд долларов. Но денежная масса М2, которая является денежной базой, выпущенной центральным банком, затем мультиплицированной в банковской системе в процессе кредитования экономики, упала с 26,5 млрд до 19 млрд долларов, это произошло из-за мощного падения мультипликатора. Того множителя, на который мы должны домножить денежную базу для того, чтобы получить М2. Почему упал мультипликатор? Об этом говорят две последние строчки таблицы 1, резервы – это резервы коммерческих банков по отношению к их вкладам. Коммерческий банк обязан держать какую-то долю вкладов в своих резервах, по закону есть обязательные резервные требования, нельзя выдать кредитов на сумму всех вложенных населением денег в банк, однако банки могут держать добровольные дополнительные резервы, и вот эти добровольные резервы очень сильно выросли. Банки перестали кредитовать промышленность, перестали кредитовать население. Мы видим, что доля вкладов, которые оставались в резервах в 1929 году – была 14%, в 1933 году уже 21% всех вкладов оставался в резерве. То есть банки перестали создавать деньги посредством мультиплицирования, посредством выдачи денег в кредит, которые затем превращались в депозит кого-то ещё, потом опять выдавались в кредит, таким образом банковская система мультиплицирует денежную массу, превращая её в М2. Банки во многом перестали это делать, а точнее сильно замедлили кредитование, но в ещё большей степени в этом виновато население. Отношение наличных на руках у населения, которые они держали не в банке, а в кошельке под матрасом, – по отношению к банковским вкладам выросло с 1929 года с 17 процентов до 41 процента. Население просто перестало верить банкам, поэтому деньги не мультиплицировались через банковскую систему, из-за этого мультипликатор очень сильно упал, и в результате упала денежная масса М2. Все это привело к мощному сокращению денежной массы. В этом собственно заключалась ошибка денежных властей.

Милтон Фридман говорил о том, что центральный банк спровоцировал падение денежной массы, однако из этого он сделал вывод, что центральные банки нужно вообще отменить, что нужно поставить машинку, которая будет вместо центрального банка с постоянной скоростью добавлять деньги в экономику. Он вообще не очень любил правительство как таковое, считая, чем меньше правительства, тем лучше. По этому поводу Пол Кругман заочно поспорил с ним, он сказал, что Фридман, будучи правым в основном посыле, ошибается в выводах. Мы видим падение денежной массы с неким ростом денежной базы, то есть падение денежного мультипликатора, на что не влияет ФРС. Потому что ФРС не может заставить банки кредитовать, а население нести деньги в банк, это добровольное решение коммерческих банков и населения. То единственное, что могла сделать ФРС – это компенсировать сокращение мультипликатора массированным добавлением денежной базы в экономику. Добавить очень много денег, чтобы компенсировать падение мультипликатора сообразным увеличением денежной базы. Кругман считает, что ошибка властей заключалась в том, что они не отреагировали активными действиями на события, которые происходили в экономике. Это относится не к 1929 году, а к последующим годам. Вывод, который нужно было сделать из совершенно правильного постулата Фридмана, по мнению Кругмана, заключается именно в том, что нужна очень сильная и активная ФРС, активный центральный банк, который будет реагировать на изменение мультипликатора мощным добавлением денег в экономику. И аргумент переворачивается с ног на голову, не то что нужно запретить центральный банк, а наоборот сделать так, чтобы он был намного более активным и вмешивался активнее в экономику. Мы видим, что Бернанке явно придерживается мнения Кругмана, судя по тем действиям, которые он сейчас предпринимает.

Вернёмся на некоторое время к золотому стандарту. Идея Фридмана о том, что денежная политика вызвала великую депрессию, в течение долгого времени не была востребована экономистами. Считалось, что Фридман маргинальный экономист с радикальными взглядами, и большинство экономистов не обращало внимания на его идеи. К его точке зрения вернулись только в 80е годы, когда стали более детально изучать причины произошедшего. Когда стали изучать золотой стандарт, то аргументы в пользу именно такого развития событий, стали явными. Достаточно просто сравнить те страны, которые вышли из золотого стандарта раньше, решившие вести свою собственную денежную политику, а не бороться за золото. Например, Испания, которая вообще не была в золотом стандарте, и не будучи привязанной к этой политике, не поднимала процентные ставки, в итоге во времена Великой депрессии в стране фактически не были порушены торговые связи. Конечно, Испания пострадала от Великой депрессии, но из всех европейских стран она пострадала меньше всего. Страны, быстро вышедшие в 1931 году из золотого стандарта, обошлись довольно малой кровью, в этих странах падение ВВП было намного меньшим, чем в тех странах, которые продолжали оставаться на золотом стандарте. США, Италия, Румыния, Бельгия, вышедшие в период 1932-35 годов, пострадали значительно больше. Франция, Голландия, Польша упорствовали до конца, продолжая даже в 1936 году придерживаться золотого стандарта, у них падение ВВП было максимальным. Видна довольно чёткая закономерность, чем раньше страна вышла из золотого стандарта, тем меньше пострадала. Это был мощный аргумент в пользу фридмановской теории.

Отсюда собственно и объяснение, почему при очень низких процентных ставках банки не брали в долг у ФРС и не давали кредитов. Если дефляция составляет 13%, то даже при нулевой процентной ставке никто в кредит брать не будет, потому что придётся возвращать деньги, которые на 13% дороже, чем те которые брали. Номинальная процентная ставка упёрлась в пол – 0%, а реальная процентная ставка фактически – 13%, и под реальных 13% никто не возьмет в долг. Это является важной проблемой дефляции, отсюда страх дефляции. Япония уже последние десять-пятнадцать лет испытывает эту проблему, там инфляция около нуля или чуть меньше. Хотелось бы понизить процентные ставки, чтобы простимулировать экономику, но это невозможно сделать, потому что понижать ниже нуля номинальную процентную ставку невозможно. Дефляция привела к росту реальных зарплат. Особенно в США, где было картельное соглашение между крупными промышленниками и Гувером, а поскольку номинальные зарплаты падать не хотели, а цены падали, то фактически каждый год рабочим платили всё больше и больше денег, поэтому промышленники предпочитали просто увольнять рабочих, а не понижать их зарплату. Это привело к финансовым потерям должников, они должны были расплатиться намного большими деньгами, всё это привело к губительным последствиям в экономике и простимулировало Великую депрессию.

Основываясь на этих наблюдениях, Фридман сформулировал свою парадигму, которая частично научная, частично политическая, так как имеет отношение не только к тому, как устроен мир, но и к тому, что надо делать. Основная идея в том, что реальная экономика в принципе внутренне устойчива, она не нуждается ни в какой стабилизации искусственно. Проблема в 30-е годы была не в том, что её недостаточно простимулировали, а в том, что её загнали в депрессию неправильными действиями политиков. Цель властей по идеям раннего монетаризма была в том, что просто нужно увеличивать денежную массу постоянным темпом и больше ни во что не вмешиваться. Как писал Фридман, деньги – это как масло в двигателе автомобиля, слишком мало плохо, и слишком много плохо, его надо просто добавлять, столько сколько нужно. Значительная часть макроэкономистов, среди которых доминировали кейнсианцы, такие как Роберт Солоу и Пол Сэмуэльсон, не принимали эти идеи до конца 70-х годов. Здесь истоки поведения Бена Бернанке, который внимательно изучил Великую депрессию, и став главой ФРС, еще при жизни Милтона Фридмана извинился за поведение ФРС в 1929 году.

Примечательно, что в США сейчас происходит то же самое, что произошло в начале тридцатых годов, а именно мощное падение мультипликатора. С 1996 года мультипликатор был абсолютно стабилен примерно на уровне 8,5-9, а в конце 2008 года неожиданно очень мощно упал до 5. Как и в начале тридцатых, банки стали держать много дополнительных резервов, которые не держали ещё год назад, то есть банки перестали кредитовать экономику. В результате денежный мультипликатор очень сильно уменьшился, если ФРС не отреагирует на это очень мощным увеличением денежной базы, это приведёт к очень мощному падению денежной массы, как и в 1930-х годах. Но поскольку Бернанке пообещал Фридману больше так не делать, он отреагировал согласно Кругману, как и надо было реагировать, сильным увеличением денежной базы. На падение мультипликатора Бернанке ответил увеличением денежной базы настолько, чтобы компенсировать падение, и поддержать рост широкой денежной массы на том же уровне, на котором он был до этого. Я считаю, что это один из важнейших уроков, который мы вынесли из времен Великой депрессии.

Как происходит увеличение денежной базы? Увеличение денежной базы по большей части производится посредством операций на открытом рынке, когда ФРС покупает на открытом рынке облигации американского казначейства, то есть, тот огромный долг, который выпустило в своё время правительство США, обращается на рынке в виде всевозможных облигаций, и ФРС просто скупила на 300 млрд этих облигаций для того, чтобы добавить денежную базу в экономику. Эти деньги, которые добавляются прямым образом в экономику, превращаются в денежную массу М2, которая определяется как сумма всех депозитов на счетах в банках плюс деньги на руках у населения. Предположим, что центральный банкир добавляет сто рублей в экономику, дав их какому-нибудь банку, банк даёт эти сто рублей кому-то в кредит, после чего человек, который взял кредит, расплатится этими ста рублями, или положит эти сто рублей ещё на какой-нибудь счёт, после чего в экономике будет уже двести рублей. Банковская система мультиплицирует, таким образом, много дополнительных вкладов населения. В итоге получится М2, когда мы поделим этот М2 на денежную базу, то получим так называемый мультипликатор. В идеальном случае, когда население кладёт все деньги в банк, а банк выдаёт все деньги, которые имеет право выдавать в кредит, то можно показать математически, что этот мультипликатор будет равен единице, деленной на норму резервирования. Если норма резервирования – 10%, а банк должен 10% оставлять у себя в резервах, то денежный мультипликатор будет равен: один делить на 0,1. В реальности, конечно, мультипликатор получается меньше 10. Потому что не все деньги кладут в банки, а банки не все деньги выдают в кредит. В России мультипликатор – 2,5, в США – 9, хотя как раз в США норма резервирования 10%. Мультипликатор может упасть, если население перестанет нести деньги в банки, или банки перестанут выдавать кредиты, что собственно сейчас и произошло. В России, например, денежная база в основном добавлялась посредством скупки долларов.

Самое кровожадное время в макроэкономической науке – это 70-е годы, когда произошла так называемая революция рациональных ожиданий. В конце 50-х была обнаружена так называемая кривая Филипса. Британский экономист Уильям Филипс решил начертить график зависимости инфляции от безработицы в Англии за почти весь 20й век, и увидел очень чёткую отрицательную зависимость: в годы, когда была высокая инфляция – была низкая безработица, когда была низкая инфляция – была высокая безработица. За этим стояла какая-то закономерность, но эту закономерность сразу не поняли. Тем более, что закономерность, в общем-то, довольно хорошо ложилась в парадигму кейнсианства. Печатая дополнительно денег, во-первых, мы увеличиваем спрос, поэтому безработица должна упасть, т.е. экономика больше производит, во-вторых, цены должны расти, поэтому должна получиться более высокая инфляция и более низкая безработица, чем обычно. Был сделан вывод, что у правительства есть выбор: хотим ли высокую инфляцию или высокую безработицу. Так, во всяком случае, проинтерпретировали эту зависимость в начале 70-х годов. Президент США Ричард Никсон, безусловно, предпочёл, чтобы низкой была именно безработица как любой выборный политик. Милтон Фридман выступил с огромным количеством речей, что ни в коем случае нельзя этого делать, нельзя подобным образом интерпретировать эту эмпирическую зависимость. Но тогда Фридмана никто не слушал. План Никсона удался ровно наполовину, инфляцию действительно получилось поднять, но вот безработицу опустить не получилось.

С тех пор как был проведён этот эксперимент, кривая Филипса в данных исчезла, вернее в тех данных и в том виде, в котором кривая Филипса существовала раньше. Если мы нарисуем инфляцию против безработицы в США в 50-60-е годы, мы увидим очень чёткую отрицательную зависимость. Если мы нарисуем её в 70-е, 80-е, 90-е годы, то мы увидим облако, в котором в принципе нет никаких зависимостей, ни положительных ни отрицательных. Во многом эта связь исчезла, благодаря тому, что её попытались использовать, её перепутали с какой-то структурной зависимостью в экономике, вместо того, чтобы понять ее природу.

В 1968 году два нобелевских лауреата Милтон Фридман и Эдмунд Фелпс, одновременно и независимо друг от друга, выдвинули идею, что у безработицы есть некий естественный долгосрочный уровень. Исходя из ранней кейнсианской теории, считалось, что стимулированием спроса безработицу можно опустить докуда угодно. Фелпс с Фридманом предположили, что её невозможно опустить ниже её естественного уровня, и этот естественный уровень может быть не один, и не два процента, а процентов шесть. Безработица существует по вполне структурным микроэкономическим основаниям. Во-первых, есть так называемая фрикционная безработица, когда люди просто элементарно ищут работу. Они, увольняясь из одного места, ищут другую, и это может занимать какую-то нетривиальную часть наблюдаемой безработицы. Во-вторых, есть стимулирующая безработица. Работодатели не просто хотят нанимать работников, они хотят заставить этих работников лучше работать, не отлынивать на рабочем месте, как минимум, а как максимум ещё и активно работать. Для этого работнику надо дать такую зарплату, чтобы ему было что терять, чтобы он знал, что он не может уволиться, и найти такую же работу в другом месте, потому что здесь ему предлагают надбавку сверх равновесной зарплаты. Если так делают все работодатели и все платят надбавку, то всех людей, желающих работать по этой зарплате, экономика нанять не сможет. Равновесная зарплата оказывается выше, чем та, которая была бы без этого стимулирующего момента. Безработица, таким образом, оказывается с точки зрения работодателя неким полезным инструментом. Потому что есть, чем пугать работника, а если безработицы нет, то правила диктует работник. Стимулированием совокупного спроса загнать безработицу на более низкий уровень не получится, потому что как только безработица падает слишком низко, работодатель начинает поднимать зарплату работнику, и увольнять ненужных работников. Это был первый пример того, почему в макроэкономике важны микроэкономические обоснования.

Абстрактный совокупный спрос, о котором говорил всё время Кейнс, был уже недостаточен в качестве аргумента. Кейнс действительно считал, что спросом можно объяснить всё. Современная точка зрения, что спросом можно объяснить многое, но не всё. Опять-таки, точки зрения Фридмана и Фелпса сильно отличаются. Фридман считал, что спросом вообще ничего нельзя объяснить, а Фелпс как раз считал, что нужно только всё правильно представить. Какие уроки из этого можно вынести, по мнению Фридмана и Фелпса? Во-первых, так называемая классическая дихотомия, что в долгосрочной перспективе номинальные переменные, такие как деньги, инфляция, цены, они влияют только на номинальные переменные. От того, что мы добавили бумажек в экономику с надписью «сто рублей», реальные переменные не изменятся, а производство, безработица – это совершенно другие вещи, определяемые другими факторами. Печатанием денег в долгосрочной перспективе можно повлиять только на стоимость этих денег в рамках товаров, то есть на цены, а реальные переменные в долгосрочной перспективе определяются стороной предложения. То есть тем, сколько экономика может произвести. Например, стимулированием спроса невозможно повлиять на конкурентную способность экономики. Важный момент, касающийся кривой Филипса, что нельзя использовать эмпирические закономерности в целях политики. Если вы нашли эмпирическую закономерность, в первую очередь, необходимо понять её первопричину, только тогда вы сможете понять, что можно использовать, а что нет. Современная интерпретация кривой Филипса даёт возможность ей пользоваться, мы поговорим на третьей лекции, которая завершит тему макроэкономики. Кривая Филипса – это результат равновесия, а не меню рецептов. Небрежность по отношению к микрообоснованиям, игнорирование поведения людей, игнорирование ожиданий, которое заложено в экономике, игнорирование стороны предложения, всё это привело к тому, что многие экономисты решили, что от кейнсианской парадигмы, которая являлась главной парадигмой в последние несколько десятилетий, надо полностью отказаться.

Как отличать долгосрочную и краткосрочную перспективы? Я бы сказал так, что долгосрочная перспектива – та, за время которой цены подстраиваются, а краткосрочная – за которую цены ещё не успели подстроиться. Речь идёт о нескольких годах, цикл занимает, в принципе, от одного бума до следующего, и обычно его оценивают примерно в восемь лет. Единого определения действительно нет, но в тех терминах, о которых мы говорим, краткосрочная перспектива – это в пределах 5 лет. Опять-таки они зачастую пересекаются, то есть в один и тот же момент есть и краткосрочные колебания и долгосрочный рост. Они происходят синхронно. Эффекты краткосрочной политики могут длиться в течение нескольких лет, и например, то, что сегодня делает центробанк любой страны, через пять лет будет уже неважно.

До 70х годов денежная политика не считалась основной политикой, ей не уделяли много внимания, она велась нерегулярно, непрозрачно и довольно непредсказуемо. Основные колебания спроса были беспорядочны, соответственно колебания денежной массы были беспорядочными и непредсказуемыми. В 70-е годы денежная политика стала намного более важной, намного более прозрачной и предсказуемой. Экономические агенты стали принимать её во внимание при принятии своих решений.

Кейнсианская экономика переживала свои не лучшие времена. В США, Швейцарии, Германии и Японии стал внедряться фридмановский подход к денежной политике. На практике первым монетаристом в США стал Пол Волкер, который возглавил ФРС, и отвечая на десятилетие очень высокой, по американским стандартам, инфляции в 12%, резко замедлил рост денежной массы, что привело к самой глубокой рецессии в США за всё послевоенное время. Аналогичные действия были предприняты Маргарет Тэтчер в Великобритании. Инфляция была побеждена и экономика начала снова бурно расти, что привело к большой моральной победе монетаристов. Это позволило им говорить, что кейнсианцы своими методами десять лет создавали высокую инфляцию, а они пусть и через болезненную рецессию, но очень быстро смогли победить инфляцию, а самое главное, что это необходимо делать, обеспечивая тем самым, низкую инфляцию посредством низкого роста денежной массы, и в конечном итоге, позволяя экономике бурно расти. Хотя многие считают, что цена, которая была заплачена за эту победу над инфляцией была чрезмерной.

Известный макроэкономист Ольвье Бланшар из Массачусетского технологического института, который сейчас работает главным экономистом МВФ, в своём обзоре того, что произошло в те годы, называет людей типа Милтона Фридмана, меньшевиками в той революции, а большевиками – сторонников теории реальных экономических циклов. Теория реальных экономических циклов была развита в 1980-е годы и основывается на идеях, что рынки конкурентны, равновесие достигается быстро, и нет никаких жёстких цен. Считалось, работодатель не будет добровольно терять деньги, если прибыль максимизируется при такой-то цене, то он эту цену и назначит, он не будет долго держать неравновесную неоптимальную цену. Поэтому модели, основанные на кейнсианском предположении, что цены неоптимальны – это модели с глупыми агентами и вследствие этого получаются глупые результаты. А стабилизационная политика, в общем-то, не нужна. В некотором смысле они согласились с ранним монетаризмом в том, что оптимальная политика – это невмешательство, а стабильность цен должна поддерживать макроэкономическую стабильность, больше собственно ничего делать не нужно. Тем не менее, считать их последователями Фридмана тоже неправильно, ведь Фридман соглашался с тем, что спрос всё-таки влияет на экономику посредством денежной массы, у сторонников модели рациональных ожиданий и экономических циклов денежная масса в моделях вообще не присутствует. Они считают, что денежная масса влияет только на цены, и денежная политика практически не нужна. Из этого возникает очень важный вопрос. Пусть колебания технического прогресса могут объяснить какие-то резкие ускорения роста, но как можно объяснить падения, как можно объяснить рецессии, и тем более, Великую депрессию? По такой теории получается, что Великая депрессия была вызвана каким-то мощным техническим регрессом. Вчера мы знали, как произвести что-то, сегодня забыли. Это объяснение, естественно, не может удовлетворить никого. Однако в рамках этой теории были предложены весьма привлекательные идеи, особенно в последние десять лет. Примерно двадцать лет ушло на создание методологии математического решения всех этих моделей, в 90-е годы сторонников этой теории много критиковали за слишком абстрактные модели, да, это были красивые и элегантные математические решения, но причём здесь жизнь, говорили их противники. Как можно объяснить Великую депрессию посредством моделей, в которых единственный источник колебаний – это технический прогресс? На что возникла такое предложение, давайте проинтерпретируем технический прогресс несколько более творчески. Например, мы знаем из микроэкономики, что монополии производят меньше, чем конкурентная среда, поэтому если вдруг происходит какое-то сильное ограничение конкуренции, то экономика должна вполне без каких-либо колебаний спроса произвести меньше. Монополист производит меньше, чем конкурентный рынок, и теперь давайте задумаемся, было ли какое-то увеличение монопольной силы во время Великой депрессии. Они нашли массу таких примеров, показывающих, что действительно произошло довольно мощное увеличение монополизма, во-первых, протекционизм, первой реакцией почти всех стран было увеличение барьеров на торговлю с другими странами, ограничение импорта для поддержки отечественного производителя. Все это моментально привело к большей монополизации. Вообще в мире, если вы не конкурируете с иностранцами, то меньше производите и дороже продаете, это довольно чёткая реакция в любой стране на введение пошлин на иномарки. Кстати, АвтоВАЗ, сразу же после введения пошлин на иностранные автомобили, захотел поднять цены на свои автомобили, то есть эта теория полностью работает на практике и в нашей стране. Это довольно естественно, если у вас убрали конкурента, то вы поднимаете цену и уменьшаете производство, в свою очередь происходит усиление профсоюзов. У работников возникает большая переговорная сила, и они начинаю диктовать работодателям свои условия. Так Теодор Рузвельт, будучи президентом США, целенаправленно ослаблял многие антимонопольные законы, во многом новый курс Рузвельта заключался не только в стимулировании спроса, были запущены различные программы, которые, по сути, отменяли многие из антимонопольных законов. Естественно регулирование ослабляет возможность производителя производить, поскольку он теперь вынужден заниматься не производством, а выполнением каких-то регламентационных норм, которые придумывает правительство. К примеру, в Англии ещё до начала Великой депрессии сократили рабочую неделю, и это сокращение рабочей недели тоже сказалось негативно на возможности экономики производить. Все эти меры во многом ограничили совокупное предложение.

Параллельно, в 80-е годы стала возрождаться кейнсианская теория. Эдмунд Фелпс одним из первых участвовал в критике раннего кейнсианства, но одновременно он говорил, что не нужно хоронить эти идеи, слишком много умного в них содержится. Затем его последователи Джон Тейлор, далее Грегори Мэнкью, тот же Оливье Бланшар, стали создавать новые модели, в которых они полностью приняли критику 70-х годов. Сказав, что умные модели должны основываться на микроэкономических обоснованиях, поведение каждого макроэкономического агента должно быть объяснено. Аморфный совокупный спрос больше уже не никого удовлетворял, нужны были объяснения того, как люди реагируют не только на то, что было сделано сегодня, но и то, что будет сделано завтра. Все эти элементы нужно добавить в модели. Но основные два постулата кейнсианства остались. Во-первых, неправильно говорить о том, что цены абсолютно гибкие, цены меняются медленно и они не реагируют на изменения спроса сразу. Во-вторых, важная вещь, которая сохранилась в современной версии кейнсианства – это то, что сторона спроса доминирует в краткосрочных колебаниях. Краткосрочные колебания длятся в периоды до пяти лет, а рецессия, которая начинает заканчиваться в пределах восьми лет, как правило, вызвана именно стороной спроса. Хотя, конечно, есть и исключения в новой идее. Как я уже сказал, ожидания играют ключевую роль. В ответ на фиаско Никсона была создана целая литература для микроэкономического обоснования жёсткости цен. Критики кейнсианства сказали в 70-е годы, что модели с жёсткими ценами – это модели людей, которые проходят мимо пятисотдолларовых бумажек и не поднимают их, теряют деньги, хотя могли бы заработать. Кейнсианцы в 80-е годы показали, что потери от неоптимальности цен не такие уж большие, говоря математическим языком, они имеют второй порядок малости. Поэтому хотя они имеют большой эффект на экономику, каждый отдельно взятый производитель теряет довольно мало от того, что его цена не подстраивается на пару процентов вверх к равновесию. Прибыль от этого зависит очень мало, она малочувствительна в районе оптимума и малочувствительна к изменению цены, поэтому производители не сильно беспокоятся о том, что у них цена на три процента завышена от оптимума, а три процента в изменении цены может повлечь трёхпроцентное падение экономики, а это очень серьёзная рецессия, поэтому кейнсианцы проводили свои исследования, объясняя, почему цены могут не подстраиваться. С чем согласились кейнсианцы на практике, это с тем, что стабилизационная политика должна быть денежной. Они отказались от идеи того, что бюджетная политика является самым лучшим инструментом стимулирования спроса.

Для современных кейнсианцев стабилизационная политика заключается не в стимулировании спроса как можно выше, а в возвращении спроса на необходимую линию, то есть не только повышать спрос, когда экономика падает ниже тренда в кризисы, но и понижать спрос, когда экономика превышает тренд, потому что это считается ненормальным перегревом экономики. Ситуация, когда факторы производства используются чрезмерно, то есть экономика в нормальном состоянии не должна так много производить, поэтому её нужно охладить, подняв процентные ставки, понизив денежную массу в экономике, и вернуть её обратно на тренд. Нужно пытаться достичь максимально гладкого роста ВВП, без колебаний, как в ту, так и в другую сторону, потому что любое колебание вверх обязательно закончится падением вниз. Это главное отличие нового кейнсианства по сравнению со старым. В нашей общественной дискуссии до сих пор считается, что кейнсианцы спорят с монетаристами, но по-моему мнению, эти споры уже давно не ведутся. Начиная с 90-х годов, когда появились новые кейнсианцы, споров между кейнсианцами и монетаристами больше нет. Новые кейнсианцы предложили модель, которая собрала лучшие модели Фридмана и лучшие модели Кейнса вместе, и никакой собственно темы для тех споров, которые были в 60-е годы, сейчас нет.

В чём нашли общий язык представители обеих сторон? Во-первых, в долгосрочной перспективе деньги влияют только на инфляцию, с этим согласны практически все экономисты. Выпуск определяется в долгосрочной перспективе только стороной предложения, спрос влияет только на краткосрочные колебания, а вот в краткосрочной перспективе деньги и другие изменения спроса влияют. Если быстро сейчас напечатать много денег, это простимулирует спрос, но только временно, потом всё вернётся обратно к изначальному ВВП, цены поднимутся сообразно росту денег. Собственно в чем изначально было несогласие между Кейнсом и Фридманом? Проблема была в том, что Кейнс не умел смотреть дальше, чем на год вперёд, а Фридман не умел смотреть ближе, чем на год вперёд. Они просто размышляли в разных перспективах. Одна из самых знаменитых фраз Кейнса заключается в том, в долгосрочной перспективе мы все мертвы, поэтому не надо изучать долгосрочную перспективу, она неинтересна. Фридман как раз смотрел только на долгосрочную перспективу, он говорил, что если вы напечатаете больше денег, в конце концов, вырастут цены, да, в краткосрочной перспективе эффект будет, но мы его не сможем предсказать, так как это слишком сложная вещь. Мы не понимаем краткосрочных колебаний в экономике, мы не умеем их моделировать, мы не умеем их прогнозировать, и тем более мы не умеем на них реагировать. Любая попытка политиков отреагировать на краткосрочные колебания, например, поднять спрос или опустить, только вызовет ещё более сильную болтанку, ещё сильнее дестабилизирует экономику. Об этом Фридман говорил в своей известной речи 1968 года. Это слишком сложная задача, которая на практике невыполнима, в итоге мы будем увеличивать денежную массу, или слишком рано, или слишком поздно, или на неправильное количество. Во-первых, мы соберём статистику с опозданием на несколько месяцев, когда рецессия началась, но только сейчас проявилась. Во-вторых, если мы начнём печатать деньги, то эти деньги дойдут до реального сектора ещё через несколько месяцев, в результате через год, когда экономика уже сама себя вытащила из рецессии, и будет находится в состоянии подъёма, только через год, наконец-то, мы эту экономику простимулируем ещё дополнительной денежной массой вместо того, чтобы дать ей спокойно расти по своему тренду, тем самым загоняя ее выше тренда, пустив экономику в дополнительный деловой цикл. Таким образом, Фридман не был против кейнсианского предположения о том, что в краткосрочной перспективе спрос влияет на что-то, он был против рецепта, что по этому поводу делать. Современные кейнсианцы и монетаристы считают, что роль для стабилизационной денежной политики все-таки есть. Это скорее проверено практикой, чем теорией. Многие считают что, то сглаживание экономики, которое произошло в последние тридцать лет в мире, произошло благодаря активной политике Пола Волкера, а затем Алана Гринспена, который активно вмешивался, понижая спрос, когда он был слишком большим, повышая спрос, когда он был слишком маленьким. Активно вмешивался повышением или понижением процентных ставок, и попыткой простимулировать спрос. Современные новокейнсианцы и монетаристы рекомендуют стабилизировать экономику, общий враг для них – это теория реальных циклов. Хотя там тоже намечается некое перемирие.

Интересно отметить, что хотя было достигнуто консенсусное решение о том, что денежная политика эффективнее бюджетной для стабилизации экономики, сейчас в мире мы наблюдаем возвращение к бюджетной политике. Все страны пытаются реагировать на то падение спроса, которое произошло в результате данного кризиса, сильным увеличением государственных расходов, либо или вместе с сокращением налогов, то есть дефицитным стимулированием экономики за счёт бюджетных денег. Хотя ещё пять лет назад все сказали бы, что этого делать не над. Например, предыдущая рецессия 2001 года была довольно мягкой, но Джордж Буш-младший, только-только избранный президентом, хотел снизить налоги для стимулирования экономики. А Алан Гринспен, будучи уже авторитетным центральным банкиром, публично заявил, что сглаживание циклов – это его ответственность, для этого есть денежная политика. Гринспен был согласен с понижением налогов потому, что он либертанианец, который считает, что чем меньше государства, тем лучше, но это совершенно не имеет никакого отношения к рецессии. Просто надо всегда понижать налоги и госрасходы, чтобы было меньше государства с точки зрения либертанианца. Но на рецессию нужно отвечать денежной политикой. Но во время текущего кризиса бюджетная политика вновь вернулась в повестку дня. Вероятно политики посчитали, что данный кризис настолько масштабен, что требует нестандартных методов, требует вмешательства не только денежного, которое было проделано в большом количестве, страны добавляли последние два года очень много денег в свои экономики, политики действительно боятся, что одной денежной политикой будет недостаточно. Существует боязнь, что дать людям денег недостаточно, потому что они не будут их тратить, а банки положат деньги обратно в резервы. Зато, если государство закажет строительство дороги, то в ходе строительства дороги будет виден реальный эффект. Здесь есть очень большой разброс мнений, сторонники теории реальных экономических циклов категорически против, считая, что бюджетная политика – это просто разбазаривание средств и ничего больше, построят дороги не там и не туда, все эти деньги уйдут просто в никуда. На другом конце спектра мнений, экономисты типа Пола Кругмана, они наоборот считают, что в этой ситуации нужно «строить-строить-строить», вкачивать большое количество бюджетных денег в экономику, что это единственный способ поднять спрос. Умеренные кейнсианцы типа Грега Мэнкью считают, что сначала нужно использовать все методы денежной политики, включая нестандартные, и только потом, когда мы действительно почувствуем, что денежная политика истощила свои ресурсы, только после этого приступать к фискальному стимулированию.

Вот почему бюджетная политика всё-таки потеряла популярность, сейчас многие политики критикуют и план Обамы, и рекомендации Оливье Бланшара увеличения государственных расходов на 3%. Бюджетной политике элементарно не хватает оперативности. Бернанке может мгновенно изменить процентную ставку, а вот добавить деньги через госрасходы моментально невозможно. Нужно придумать проект, проработать его, пропустить через всевозможные экспертные комитеты, после этого начинается политический процесс, нужно чтобы в Государственной думе (или Конгрессе США, или Парламенте Англии, или парламенте в любой другой стране) приняли закон о бюджете, надо либо вносить поправки в закон о бюджете, либо думать уже как этот проект включить на следующий год. Это неоперативный инструмент и чисто практически он не подходит, хотя теоретически он имеет тот же или больший эффект, чем денежная политика. Кстати, тот же план Обамы критикуют за то, что по основным государственным расходам наблюдать основной эффект будет возможно только в 2010-11 годах, в 2009 году успеть было невозможно, даже при идеальном прохождении этого плана через все сложности этого бюджетного процесса. Конечно, здесь также имеет значение коррупция. Если дать в экономику денег банкам, дальше они сами будут определять, какой проект наиболее эффективный, а когда правительство начинает само в авральном порядке тратить деньги, то, безусловно, есть огромные риски того, что деньги будут просто потрачены на бессмысленные проекты, которые, в конце концов, просто лягут бременем на экономику. Если уж вы используете бюджетную политику, то понижайте налоги, дайте людям деньги и пусть они сами определятся с тем, на что тратить. К сожалению, в России в 2009-м году наблюдалась рестриктивная, как денежная, так и бюджетная политика. Госрасходы сокращались, а денежная масса упала по сравнению с таким же периодом прошлого года. Государство долго не понижало процентные ставки, а наоборот, повышало.

Некоторые исследования показывают, что лучше понижать налоги, чем повышать расходы, например, Кристина Ромер, которая, являясь главой комитета экономических советников президента Обамы, предлагала именно увеличивать госрасходы и предполагала в своём плане мультипликаторы, совсем не такие, какие она же нашла в реальных данных. Она предполагала исходить из мультипликатора госрасходов 1,7, а из налогов порядка единицы. Бланшар, главный экономист МВФ, в ответ на кризис советовал всем странам увеличить госрасходы на три процента. Это показывает, что очевидно пока сами экономисты не очень доверяют собственным исследованиям, они понимают, что на одно академическое исследование ссылаться нельзя, это всего-навсего одно экономическое исследование, которое нужно ещё подтверждать и подтверждать другими исследованиями.

В заключение лекции, хотел бы еще раз обратить ваше внимание на то, что чрезвычайно важно различать долгосрочные равновесные тенденции со стороны предложения и краткосрочные колебания спроса. На следующей лекции мы изучим долгосрочное поведение экономики, и затем на последующей лекции – краткосрочные колебания вокруг долгосрочного тренда.