Беседы с Борисом Романовичем Карабельниковым неоднократно публиковались на нашем сайте. В последний раз мы закончили беседу обещанием, что он расскажет о некоторых нюансах, связанных с международным арбитражем, и о том, почему Россия зачастую испытывает трудности, связанные с арбитражными процессами. Сегодня мы это обещание выполняем.
- Борис Романович, в прошлый раз вы упоминали об очень крупном иске группы «МЕНАТЕП». И речь шла о гаагском арбитраже. Это – голландский суд?
- Нет, речь идет о международном арбитраже, который просто проводится в Голландии. При этом среди трех арбитров либо вообще нет ни одного голландца, либо есть всего один.
Мы говорили еще и о конфликте «Татнефти» с Украиной. Эта компания тоже должна обратиться в международный арбитраж, предусмотренный соглашением о защите капвложений. Между Россией и Украиной такой договор есть.
- Писали, что она туда уже обратилась.
- Но даже, если она это уже сделала, то до решения арбитража пройдет минимум полтора года. Ведь даже средний срок рассмотрения обычного арбитражного дела между двумя частными лицами – восемь месяцев. Это дело, где речь идет, условно говоря, о 10-ти миллионах долларов. А если речь идет о сотнях миллионов, да еще ответчиком является государство, полтора года – очень оптимистический сценарий.
Например, группа МЕНАТЕП (помянем ее, поскольку ее иск к Российской Федерации – самый крупный в истории человечества: 50 миллиардов долларов еще никто ни с кого не требовал) воюет с нашей страной очень давно, и только в декабре месяце состоялось первое заседание арбитража, а результат его до сих пор неизвестен.
- Борис Романович, у нас в стране у арбитражных историй есть странное свойство: о них никто ничего не знает, а если знают, то очень немногие. О том же иске МЕНАТЕПа, конечно, при большом желании можно было что-то прочитать, но это уже не так просто. А про рядовые дела мы, как правило, вообще ничего не знаем. Разве что профессионалы за ними следят.
- Нет, и о деле МЕНАТЕП информация тоже была. Но, к сожалению, журналисты, которые о подобных делах пишут, такого рода вопросы, как вы мне, не задают. Они пишут, переводя информацию с лент международных агентств, не всегда понимая ее смысл. И, конечно, для нормального обывателя то, что опубликовали некоторые уважаемые СМИ: «в одном из судов Гааги» рассматривается некий иск – абсолютно ничего не говорит. Ведь далеко не все люди понимают разницу между международным арбитражем и каким-нибудь отечественным арбитражным судом.
- Хорошо. Тогда самые простые вопросы. Арбитраж, проходящий в Гааге, - это арбитраж, занимающийся рассмотрением каких-то определенных исков? Или более общо: различные арбитражные суды рассматривают различные виды споров или нет? Чем отличается арбитраж, находящийся в Гааге, от Стокгольмского и Лондонского?
- По большому счету (это касается независимости, беспристрастности, тщательности рассмотрения, окончательности решения, обязательности его исполнения) они ничем не отличаются. Но, если рассматривать вопросы юридических тонкостей, то отличий окажется очень много. В принципе, Международный коммерческий арбитражный суд при ТПП РФ (МКАС) должен был быть таким же, как и иностранные арбитражи,если бы только наши государственные суды не отменяли его решения, принятые не в пользу компаний – фаворитов власти.
Если же говорить об арбитраже, который проводится в Гааге по иску группы МЕНАТЕП, то это арбитраж, созданный для рассмотрения данного конкретного иска. После того, как дело будет закончено, он прекратит свое существование. И работу его оплачивают стороны, участвующие в процессе. Впрочем, это – общая черта всех международных арбитражей, рассматривающих коммерческие споры.
- Знаете, Борис Романович, я думаю, что наши читатели не очень-то понимают разницу в разных арбитражах…
- И не могут понимать: в России, к сожалению, толком международному арбитражу учат лишь в МГИМО и в Академии внешней торговли. Больше ни одного учебного заведения, где такой курс преподавался бы, за исключением маленького университета, где я сам преподаю этот курс для уже практикующих юристов, в Москве нет. Может быть, конечно, этот курс преподают в вузах других городов. Не знаю. А в столице – два с половиной места.
- Так чем же все-таки арбитражи отличаются один от другого. А то вдруг кому-то из наших читателей придется заключать договор, требующий ссылки на международный арбитраж. Они за разные дела берутся?
- Нет, они сами ни за что не берутся. Как правило, их выбирают еще до того, как возник спор, при заключении контракта. Право на обращение в них записывается и в международных договорах, которые подписывают правительства и ратифицируют парламенты, если речь идет об инвестиционных делах, в которых ответчиком выступает государство, на чьей территории осуществляются инвестиции. Именно таким делом является иск группы МЕНАТЕП против России.
- Но чем тогда руководствуются юристы, выбирая тот или иной арбитраж?
- Честно сказать, ответ на этот вопрос я даю, читая свой курс, на протяжении 6-ти академических часов. При этом демонстрирую картинки, таблички, диаграммы, ссылаюсь на бесконечное количество источников.
Поэтому для не юристов могу сказать только одно: к сожалению, такой вопрос не имеет простого ответа. Ест объективные критерии, позволяющие выбрать для конкретной сделки наиболее подходящий арбитраж. И в рамках регламента, который предлагается в каждом конкретном арбитражном суде, можно еще и выбрать дополнительные опции, поскольку арбитраж – процедура очень гибкая.
Конечно, когда дело идет об инвестиционном арбитраже против государства, там выбора меньше. Некоторые договоры о защите капвложений дают инвесторам возможность выбора из нескольких различных арбитражей и различных регламентов. Но в некоторых случаях такая альтернатива не предлагается.
Правда, не от этого зависит выбор инвесторами места для вложения капиталов. Инвестор рассчитывает риски своих инвестиций, исходя менее всего из того, в каком арбитраже он будет рассматривать спор против государства. И если он решает вкладывать деньги именно в Россию, то думает не о споре с государством и экспроприации, а о прибылях и трудовых или налоговых проблемах, с которыми может столкнуться.
В принципе, все международные договоры о защите капвложений предусматривают оговорки на хорошие арбитражи, плохих там нет. И надо сказать, что большинство решений, выносимых не в пользу государств, исполняется ими добровольно. В качестве примера можно привести Чехию, Словакию, которые заплатили сотни миллионов долларов за экспроприированные инвестиции. Ведь они прекрасно понимают: не расплатившись сейчас, они не получат инвестиций потом.
- И все же, как я понял, между различными арбитражами и различными регламентами есть некие различия, зная которые юристы могут выбрать что-то наиболее для себя приемлемое.
- Есть масса тонкостей. Но, к сожалению, по уже названной причине, наши российские юристы знают их плохо. Я как адвокат и как арбитр вынужден это констатировать. Поскольку их этому не учат, наши юристы довольно часто выбирают неудобный для соответствующей сделки регламент.
Например, очень дорогой регламент, непригодный для маленького дела. Или наоборот – выбирают МКАСовский регламент, в достаточной мере прямолинейный, для очень сложного дела. Увы, это – беда нашего правового образования.
Россия – страна, живущая за счет экспорта – импорта, но при этом у нас преподавание международного коммерческого арбитража в большинстве юридических вузов откровенно слабое. И такое положение регулярно обходится нашим компаниям в круглые суммы.
Правда, в последние годы я замечаю специфическую тенденцию: российский экспорт, да и импорт монополизируются несколькими компаниями, пользующимися поддержкой государства. И эти компании торгуют не напрямую с зарубежными контрагентами, а через посредство своих «дочек», учрежденных где-нибудь на Багамах или Бермудах (и зачастую по так называемым трансфертным ценам, когда российский экспортер получает лишь минимум денег, чтобы расплатиться с рабочими и таможней, а настоящая прибыль осаждается в оффшоре). И получается, что у крупных российских экспортеров арбитражных споров не так уж много. Ведь споры с конечным покупателем ведет посредник, и это спор между багамской и, например, американской компаниями. Свидетельствую: таких дел в зарубежных арбитражных центрах хватает. А у непосредственно российского экспортера количество сделок с каждым годом уменьшается, и становятся они бесконфликтными.
Это – следствие новой монополии внешней торговли, которая сформировалась в России за последние 5 – 6 лет. И хотя расходы на юридическое сопровождение сделок в России сокращается, такая монополия очень вредна. Ее результаты мы, потребители, чувствуем на своей шкуре, когда вынуждены покупать нужные нам импортные товары слишком дорого, или устаревшей модели.
Поэтому у нас бензин дороже, чем в США, где нефти почти не добывают. Но это совсем другая тема для разговора.
Беседовал Владимир Володин