- Про тихую гавань говорили в прошлый кризис. Сейчас уже никто о тихой гавани не говорит.

- Во-первых, я хочу сказать, что мы очень любим применять эвфемизмы: к тому, что происходит сейчас, понятие кризис неприложимо.

- Нет, я о другом: кризис – это момент развития. Когда экономика перенапрягается, происходят разрывы между инвестиционными планами и покупательной способностью, и тогда наступает кризис. Сейчас мы ничего похожего не наблюдаем: российская экономика после прошлого кризиса чуть приподняла голову, но фактически с конца 2012 года начала впадать в оцепенение. Никакого подъёма по-настоящему не было. Поэтому, мне кажется, это не кризис в классическом смысле, а продолжение кризиса 2008 – 2009 года, который залили деньгами, но ни одно противоречие, приведшее к нему, устранено не было. Плюс к этому добавились известные геополитические сложности, касающиеся ограничения доступа к международным финансовым рынкам. И, естественно, мы вернулись к тому, от чего не очень и ушли.

- Есть разные теории: бывает кризис в виде буквы V, в виде W или буквы L. Мне кажется, что мы имеем нечто похожее на букву L, причём нижняя её палочка может продолжаться очень долго. Более того, мне кажется, что мы имеем дело примерно с той ситуацией, с которой в своё время сталкивались страны типа Аргентины. Они проспали начинающееся изменение технологического уклада, делали ставку по-прежнему на производство пшеницы и мяса и впали в состояние застоя, периодически сменяющегося какими-то потрясениями импульсного характера. Это продолжалось лет шестьдесят и не вполне закончилось сейчас. Я очень боюсь, что Россия может повторить судьбу Аргентины.

При этом вспомним, что Аргентина в те годы, за исключением нескольких мелких приграничных инцидентов, ни с кем всерьёз не воевала, и против неё не ополчалась ни вся Южная Америка, ни тем более весь мир. Ей не грозили санкциями и никаких санкций не вводили.

Так что я полагаю: мы имеем дело не с кризисом, а с катастрофой, к которой привела близорукая политика нашей элиты, убаюкивавшей себя с середины прошлого десятилетия нефтяным богатством, хотя всё уже не просто говорило, а кричало о том, что тренды меняются. Это и сланцевая нефть, и сланцевый газ, и те уже промышленного характера опыты, связанные с использованием мембранных технологий, когда смешение пресной и морской воды позволяет вырабатывать электричество. Опыты, которые Западная Европа поставила на поток. И, согласно прогнозам, через 10 – 15 лет только за счет установления таких мембранных механизмов, генерирующих электроэнергию, за счёт стока трех крупнейших европейских рек Западная Европа сможет покрывать до 25 – 30% своих потребностей в электричестве. И это – в не столь отдалённой перспективе.

У нас над этим смеялись: всё это ерунда, никогда такого не будет. Вот сейчас эта ерунда постепенно становится реальностью.

И я ещё раз хочу сказать: это – не кризис, это – деменция. Деменция системы, которая не только сложилась, но и укрепилась за годы после последнего кризиса. А последний кризис был последним серьёзным предостережением – надо что-то менять. Что изменили? Начали строить некий гибрид белорусской и китайской моделей.

- Да, и это то, что мы имеем.

- Я думаю, ничего бизнесу ожидать не приходится. Хотя, конечно, даже в не столь давние глухие и мрачные времена существовали какие-то ниши, какие-то островки, где могли существовать некие элементы, плохо совместимые с общей системой. Это, видимо, будет удел небольшого количества продвинутых высокотехнологичных средних компаний, которые у нас в России были, есть и, думаю, будут возникать.

Очевидно, какая-то часть региональных элит – амбициозные губернаторы будут поддерживать такого типа бизнесы, чтобы предъявить их федеральному центру: вот мы какие продвинутые – мы развиваем инновации и поддерживаем растущий бизнес.

Если говорить о микробизнесе, то что может быть с травой, которая растёт в трещинах асфальта. Абсолютно ничего: в любом асфальте всегда есть трещины, а, значит, трава всегда пробьётся. Ведь микробизнес – естественная реакция значительной части населения, которая не может найти себя в рамках сложившейся структуры рынка труда, предлагаемой государством, на это печальное обстоятельство.

Микробизнесу не нужны «длинные» кредиты. Ему практически вообще не нужны кредиты: мы это проходили в начале 90-х и хорошо знаем. В условиях достаточно высокой инфляции всегда находятся люди, у которых не только денег немножко больше, чем у окружающих, но которым некуда их вложить. Поэтому они будут ссужать этих микропредпринимателей. Либо маленькие фирмы будут заполнять ниши в таких областях, где развитие бизнеса идет за счёт авансирования со стороны клиента: строительство, мелкий ремонт и так далее. И с этим микробизнесом тоже всё будет в порядке. Что ещё останется от бизнеса в России – не знаю.

- Что касается создания специального министерства. Возможно, это был бы неплохой шаг. Но воздать ведь собираются по сути дела не министерство, а некоего монстра, который одновременно должен быть финансовым агентом развития, центром принятия стратегических решений и центром управления проектами по реализации этих решений. Не нужно обладать большим воображением, для этого достаточно просто пожить немного в России, чтобы понимать: такое совмещение функций, может быть, и даст какую-то экономию на штатных единицах, но совершенно очевидно, что такое совмещение приведёт к чудовищной коррупции и чудовищной неэффективности. Если мы сейчас говорим: видите, как плохо, что Минэкономразвития само разрабатывает программы и само их реализует, а у Минэкономразвития есть какая-то необходимость хотя бы формально взаимодействовать с Внешэкономбанком, с его дочкой МСП-банком, Агентством кредитных гарантий. Если сейчас создадут такого монстра, который всех их соберет в один кулак, то абсолютно ясно, что будет происходить дальше.